мимо, чуть выгибаются и округляются, теряя очертания. Телефонный звонок. Меня что-то спрашивают, что-то отвечаю. Кажется, меня накрывает стеклянный колпак, под которым я неуловима и неуязвима.
Кощачьей походкой крадусь в свою комнатку и по пути, у зеркала, смотрю себе в глаза. И это глаза другого человека, не мои. Насмешливые и равнодушные, как у солдата, знающего подлость офицеров. Закрывшись в комнатке, выключаю свет, чтобы не видели с улицы. Перебираю вещи в шкафчике: пара кофточек, красный платок на шею, сиреневые трусики, белые трусики, чёрный лифчик. Перебираю кропотливо и тщательно, ощупывая каждую складочку, и вдруг понимаю, что в моих действиях смысла нет и я лишь тяну время. И чем дольше тяну, тем сильнее мучение, ведь я оттягиваю неизбежность нашего слияния. Это будет. И будет скоро.
На вешалке платье, что бьёт по глазам беспорядочной палитрой зелёных, голубых и белых пятен. Туфельки соскальзывают со ступней, покорные колющему движению пальчиков. Затем медленно стягиваю джинсы и свитер, и аккуратно, как святыню, снимаю трусики. Новые трусики сегодня будут сиреневые, скоро мужчина их увидит и задрожит. Улегшись в моих ладонях, трусики скользят вверх по ножкам, поглаживая капризную кожу. Поправляю, выравниваю, и знаю, что скоро их сорвут чужие жестокие руки. И от этого сохнет во рту.
Переодеваю лифчик, пусть сегодня будет чёрный. Из глубин шкафа извлекаю стеклянный флакон с эмблемой зайчика: духи с феромонами всегда помогут. Дальше – очередь изумрудно-белого буйства, моего платья. Надевая, ныряю в подол, но задерживаюсь, чтобы подольше не выныривать. Платье на месте, пришла пора нагнуться, чтобы выбрать обувь. А несчастную женщину, согнувшуюся покорно и бессильно, изнасиловать может каждый. Тёплый шарик, что невнятно катался между ляжечек, поднимается всё выше и уже разливается во мне долгожданной влагой. Можно взять замшевые сиреневые ботфорты, а можно красные кожаные полусапожки. Но красное к зеленому не идёт, так что сапоги сегодня будут под цвет трусиков, сиреневые. Они тянутся высоко-высоко, до самых ляжек, и Тадеуш снова сойдёт с ума. Глуп тот, кто скажет, что секс придуман ради плотского удовольствия. Природа изобрела это чудо, чтобы человек жаждал и ждал. Мысли о слиянии надо лелеять и хранить, как бриллианты. Истязать себя фантазиями, двигаться к цели, ожидая, когда исполнится мечта.
Иду к зеркалу и, встретив там всё те же чужие глаза, медленно поправляю причёску. Вижу перед собой наглую сексуальную даму, способную съесть любое на свете сердце. Тадеуш думает, что держит меня на крючке, хвастливый петух. Но это я держу его на поводке своей силой, хоть ему этого и не понять. Ни одна его молодая сучка не умеет того, что умею и чувствую я. Он не может без меня обойтись, раз за разом возвращаясь, будто детский бумажный кораблик, неспособный уйти от водоворота. Пора. Иду, мне надо.
Щебет одинокой птички, стук чужих каблуков, обрывок песни из проезжающего авто опускаются глубоко, на самое дно меня, превращаясь в тихий и низкий бессмысленный гул. Я не чувствую ног, я плыву под своим стеклянным
