менее людно – день близится к вечеру. Торговцы рассеянны и беспечны, и мне нетрудно поживиться чем хочется. В итоге карманы у меня полны безделушек, и есть еще яблоко на обратную дорогу. Всего за несколько минут. Неплохо. Толпа движется, и я позволяю человеческому потоку себя нести. Мои руки снуют туда-сюда, легкими порхающими прикосновениями. Несколько бумажных купюр из кармана, браслет с женского запястья – ничего громоздкого. Люди слишком заняты, бродя по рынку, чтобы заметить в самой гуще толпы воришку.
Дома на сваях, из-за которых деревня и получила свое название (Подпоры, очень оригинально), стоят вокруг, возвышаясь метра на три над землей. Весной низкий берег полностью скрывается под водой, но сейчас август, и местные страдают от жажды и солнечных ударов. Почти все с нетерпением ждут Первой Пятницы, когда и работа, и уроки в школе заканчиваются рано. Но только не я. Честное слово, я бы предпочла сидеть в школе, в набитом детворой классе, и бездельничать.
Впрочем, мои школьные годы подошли к концу. Приближается мое восемнадцатилетие, а с ним и призыв. Меня не взяли в ученицы, я нигде не работаю, а значит, отправлюсь на войну, как все «бездельники». Неудивительно, что никакой работы в округе нет: все мужчины, женщины и дети отчаянно стараются не угодить в армию.
Моих братьев послали на войну, когда им стукнуло восемнадцать, – всех троих отправили сражаться с Озерными. Один только Шейд умеет прилично писать и присылает мне письма, когда может. От других братьев, Бри и Трами, я уже больше года не получала вестей. Но отсутствие новостей – тоже хорошая новость.
Некоторые семьи годами ничего не знают, а потом обнаруживают на пороге сына или дочь, отпущенных на побывку, а иногда, к счастью, уволенных насовсем. Но обычно родным приходит письмо на плотной бумаге, с королевской печатью и короткой благодарностью за жизнь их отпрыска. Возможно, родители также получат на память и несколько пуговиц с изорванной в клочья формы.
Мне было тринадцать, когда ушел Бри. Он поцеловал меня в щеку и подарил нам с младшей сестренкой Гизой на двоих пару серег. Это были просто стеклянные бусины дымчато-розового закатного цвета. В тот вечер мы сами прокололи себе уши.
Трами и Шейд не стали нарушать традицию. Теперь каждая из нас носит в ухе полный набор из трех крошечных камушков, напоминающий о наших братьях, которые где-то сражаются. Я до конца не верила, что им придется уйти, пока не появился легионер в начищенных доспехах и не забрал наших парней одного за другим. А этой осенью придут за мной. Я уже начала откладывать и воровать, чтобы купить Гизе серьги, когда я уеду.
«Не думай об этом». Так обычно говорит мама. Не думай об армии, о братьях, обо всем на свете. Отличный совет, ма.
Дальше по улице, на перекрестке Мельничной и Маршевой, толпа густеет, к ней присоединяется еще больше народу. Шайка ребятишек, будущих карманников, снует в суматохе, орудуя липкими жадными пальцами. Они слишком малы, и им пока недостает проворства, поэтому охранники тут же вмешиваются. В обычный день ребят посадили бы в колодки или отправили в тюрьму, но полицейские тоже хотят отпраздновать Первую Пятницу. Они ограничиваются тем, что дают вожакам несколько крепких затрещин, и отпускают их. Повезло.
Ощутив легчайшее давление на талии, я разворачиваюсь. Это инстинкт. Я хватаю за руку дурака, который додумался полезть ко мне в карман, и стискиваю ее посильнее, чтобы гаденыш не сбежал. Но вместо какого-нибудь тощего пацана я обнаруживаю перед собой ухмыляющееся знакомое лицо.
Килорн Уоррен. Помощник рыбака, потерявший отца на войне. Возможно, мой единственный друг. Мы мутузили друг друга, когда были маленькими, но теперь, когда мы стали старше – и он перерос меня на целую голову, – я стараюсь избегать потасовок. От Килорна есть определенная польза. Например, он легко дотягивается до высоких полок.
– А ты стала проворнее, – говорит он, хихикая, и сбрасывает мою руку.
– Ну или ты тормозишь.
Он закатывает глаза и выхватывает у меня яблоко.
– Мы ждем Гизу? – спрашивает Килорн и жует.
– У нее сегодня есть предлог никуда не ходить. Она работает.
– Тогда двинули. Не хочу пропустить праздник.
– Какая это была бы трагедия.
– Ну, ну, Мэра, – дразнится он, грозя пальцем. – Я просто хочу сказать, что будет весело.
– А я просто хочу сказать, что тебя предупредили, придурок.
Но он уже устремляется прочь широкими шагами, вынуждая меня почти бежать, чтобы не отстать от него. Он виляет из стороны в сторону – такое ощущение, что вот-вот потеряет равновесие. «Моряцкая походка», – так называет эту манеру Килорн, хотя он никогда не был в открытом море. Наверное, долгие часы, которые он проводит в хозяйской лодке, пусть даже на реке, возымели на него определенный эффект.
Отца Килорна, как и моего папу, отправили на войну,
