Я не в силах перечислить те ночи, которые, весь дрожа, отдавал познанию Непознаваемого».
«Если бы Бог предложил мне на выбор в правой руке всю истину, а в левой – единое вечное стремление к истине, соединенное с постоянными заблуждениями, я рассудил бы, что истина как таковая – достояние одного только Бога, и почтительно попросил бы Его отдать мне то, что в Его левой руке».
От автора. I. Учение герметизма и современная наука
«Я не боюсь людей, ибо не жду и не желаю от них ничего».
Культура конца XIX века, ее характер и первенствующие стремления суть следствия усилий и исканий человеческого рода за последние восемь-девять столетий. Крестовые походы и рост императорской власти положили предел теократическому направлению жизни Европы, явившись заключительным актом эпохи, когда все зиждилось на исключительном стремлении к религиозным идеалам. Первые гуманисты, начиная с Франческо Петрарки и Джованни Боккаччо, положили основание новой эре, воздвигнув новое знамя, выявив и указав новую цель человеческим стремлениям[5]. Круг друзей Козимо и Лоренцо Медичи, восприняв идеи Петрарки и Боккаччо, выработал начала мировоззрения, предначертавшего весь последующий ход мировой истории. Осознав бесплодность метафизических изысканий, если и поскольку они не связаны с данными эмпирического опыта, гуманисты положили своим девизом изучение в первую очередь всего того, что доступно эмпирическому исследованию. Время расцвета гуманизма и успеха Реформации есть начало современной науки, ибо все то, что составляет гордость технической культуры, было достигнуто человеком лишь начиная с XV века. Именно с этой поры все усилия человеческого рода всецело направились к изучению отдельных явлений, к исследованию отдельных вопросов и к созиданию отдельных отраслей человеческого знания[6].
Так продолжалось до конца XVIII столетия, когда произошел великий перелом истории: от изучения единичных вещей человек перешел к стремлению познать их синтез, и век энциклопедистов[7] в преемственной их связи со столпами эмпирической философии есть эпоха созидания человечеством синтеза всего познанного на пути предыдущих веков.
Однако, столь долго следуя исключительно опытным путем, основываясь лишь на внешней, формальной стороне явлений, разум человеческий и теперь, естественно, стал искать синтез в том же модусе сознания, стремясь найти эмпирический синтез, т. е. непосредственно ощущаемую первооснову. В качестве таковой была избрана материя, и соответствующее учение, обобщаемое со всеми различными его частными течениями, есть то, что известно под наименованием «материализм».
XIX век – это эпоха, когда человек стремился утвердить свой гипотетический синтез, стремился выявить его во всей полноте, претворить в реальность и связать со всеми дифференциальными деталями. Этот век есть в действительности лишь заключительный аккорд долгого пути; именно в течение его человеческие искания вылились во вполне определенную форму, достигли, казалось, конечных ступеней своего развития. Настало время, когда, по всецело господствовавшему мнению, оставалось сделать лишь последние заключительные штрихи, чтобы вполне закончить величественный Храм Знания[8]. Это было грустное время, потому что само знание человека начало давить его. Все было так ясно, так определенно, что вся будущая жизнь людей должна была, казалось, быть посвящена лишь скрупулезному анализу давно известных фактов. Отдельные открытия, изученные законы и вполне достоверные гипотезы так слились между собою, так проникли взаимно друг друга, образовали столь совершенно замкнутое целое, что в будущем нечего было ждать сколько-нибудь значительных открытий. Большинство представителей почти всех отдельных отраслей знания человеческого открыто признавало, что век великих, гениальных открытий кончен, что будущее истории науки будет лишено ярких красок, что оно будет представлять собой лишь гигантскую совокупность тщательнейших повторных опытов и детальных исследований. Дух живый отлетел от людей, жизнь потеряла всякую ценность, ибо хотя грандиозный успех позитивной науки и техники и давал все удобства жизни, но всем высшим запросам человеческого существа вовсе не оставалось места. Все, что есть в человеке чистого, высокого и прекрасного, этой культурой совершенно игнорировалось, за ним отрицалась всякая реальность, всякая субстанциальная ценность, и лишь в лучшем случае терпелось, как забава и отдых на различных «фабриках удовольствий»[9]. Идеалов не стало, ибо отрицалась сама возможность чего-либо выше самой жизни. Тождественность природы синтеза с единичными явлениями породила коллективизм и им подменила синтез; не только индивидуальность, но и личность исчезла; воцарилось царство толпы – этого естественного образа материального синтеза, пародии Синтеза Истинного
«Сад плодовый». Рассказы и поучения. Перев. с перс. Н. Урри.
Saint-Yves d’Alveydre. «Mission de l’Inde en Europe». La question du Mahatma et sa solution. Dorbon-Ainè, Paris[1203].
См.: «Ранний итальянский гуманизм и его историография». Критическое исследование Михаила Корелина. М., 1892.
Поэтому глубоко справедливо замечание Виндельбанда: «Культура Возрождения началась в индивидуализме».
Здесь: французских.
Эти мысли являются характерными для большинства философов последнего времени. С особенной наглядностью такого рода идеи прослеживаются в трудах Огюста Конта и Джона Стюарта Милля; см. тж., напр., «Fragments of Science»[1204] Тиндаля, р. 362. Насколько наивно было заблуждение крайних позитивистов, особенно ярко свидетельствует хотя бы тот факт, что после заявления О. Конта, который, очертив пределы науки, категорически зачислил в разряд очевидных «ignorabimus»[1205] возможность изучения состава небесных тел, не прошло и пяти лет, как был открыт спектральный анализ, и огромная область неведомого и непостижимого, оставаясь пока неизвестной, уже стала открытой постижению испытующего человеческого гения.
См.: Густав Лебон. «Психология социализма».
