«Если б хоть один из детей был моим, еще куда ни шло, простил бы, а теперь – нет. Ты – сама по себе, я – сам по себе». Отец ненавидел Маквалу, бледнел, завидев ее. Я не мог взять в толк, о чем он думал, когда женился на ней, ведь знал же, что она собой представляет?
Мои бывшие сводные братья иногда появлялись на площадке, где сидел отец, и если не было меня, материли его и кидали в него камни. Что касается Маквалы, та не стеснялась ни меня, ни прохожих, во всеуслышание пытаясь увещевать отца:
– Брось дурью маяться, это твои дети, поэтому будь добр обеспечивать их, сам знаешь, как много всего им требуется.
Отец молчал, будто не слышал и не видел ее. Как я догадывался, Мазовецкая наставляла его, как следует себя вести, и он исполнял. Наконец он все же не выдержал и передал через медсестру Элико: «Скажи, хватит с меня благотворительности, и чтоб духу ее здесь не было, а не то размозжу ей голову молотком». Медсестра Элико ушла с починенными туфлями, а на другой день, гневно сверкая глазами, явился пьяный Тенгойя:
– Что за сплетни ты разводишь обо мне, старый осел?! Откуда ты взял, что я отец твоего рахитичного сынка? – будто это было для него новостью и он до сих пор ничего об этом не слышал.
Мы с Хаимом покупали в гастрономе сигареты, когда услышали его рев, и выскочили на улицу.
– Что ты хотел от этой бедной женщины, зачем испортил ей жизнь? Зачем женился, наплодил с ней детей? Учти, больше никаких разговоров о деньгах, сколько потребуется, столько и дашь, а не то душу из тебя вытрясу.
Это было уж слишком. У отца лоб и лысина покрылись крупными каплями пота, он встал и произнес изменившимся голосом:
– Нет, ни копейки не дам.
В тот момент я заметил фотографию матери, она лежала на столе среди обуви и отточенных ножей. Эта фотография до появления Маквалы висела у нас на стене, в лоджии, потом исчезла. Увидев ее здесь, я обрадовался. Уж и не знаю, какая печаль одолела в тот день этого несчастного человека, почему фотография лежала перед ним.
От Тенгойи нельзя было ожидать ничего хорошего. «Как бы фотографию не порвали», – подумал я, подошел и наклонился над столом, чтобы взять ее, но не успел. Тенгойя, наверное, подумал, что я беру нож, защищая отца, и дал мне пинка. Каблук его обуви пришелся мне в левую сторону груди, в ребра, дыхание перехватило, я задыхался, потом наконец, переведя дыхание, потерял сознание.
Когда я открыл глаза, я лежал на тахте, надо мной стояла Мазовецкая. Почему-то вначале я не узнал ее: «Черт, это еще кто?» Кружилась голова, и болело в боку. Как потом выяснилось, у меня было сломано два ребра. Я пересилил себя и приподнялся.
– Хаим с алкашами подняли тебя сюда, – сказала Мазовецкая.
Я спросил об отце.
– Отца не тронул, мастерскую разнес в щепки, крышу сорвал и стол вырвал из земли.
У Мазовецкой мне нечего было делать. Кое-как поднялся наверх, в чуланчик, лег на правый бок и стал думать о том, как отомстить Тенгойе. Я знал, что в драке мне его не осилить, может, подкрасться к
