начинают побаиваться и, вследствие этого, нервничать и ругаться.
– А я уже не молодой, мне осенью исполнилось сорок лет.
– Мне, кстати, тридцать пять. И я думала, что ты – мой ровесник или чуть помладше – в Москве ведь мужчины рано теперь лысеют.
Последней фразой она сильно меня удивила и, впрочем, далеко не первый раз за сегодняшний день.
– Разве я говорил, что из Москвы?
– Ты из тех, кто там родился, но ничего не достиг, – ответила она спокойно, без малейшей ноты презрения или пренебрежения, словно давно меня классифицировала, – Такие, как правило, сразу про свой город не упоминают.
– Не вижу особого смысла хвастаться тем, что живу в Железном Вавилоне.
– Вот видишь. А мы из Ярославля.
– Там хорошо. Правда, я был там всего один раз, проездом из Костромы и два часа укрывался от ливня в знаменитой беседке на набережной, где до революции стоял самовар, и всех поили чаем. Но теперь чая нет, поэтому я выпил там бутылку вина и поехал на вокзал.
– Вот выпей и сейчас.
Я последовал мудрому совету, налил в один стакан воды для Нади, а в другом пополам разбавил себе воду вином.
– Надя, спасибо за это место, – сказал я, – Очень приятно было с тобой познакомиться.
Мы чокнулись и оба опустошили свои стаканы до дна, а потом сразу налили по второй, так как так по дороге сюда совсем ничего не пили. Но надо было привыкать, потому что нам в затылки уже дышал жаркий март.
А вокруг тем временем уже начиналось ежедневное представление, когда освещение и цвет неба меняются каждые несколько минут благодаря яркости светила и расположения облаков. Ещё, будучи подростком, я читал, что тропические закаты быстро вспыхивают и гаснут, погружая мир во тьму, однако здесь существовали достаточно продолжительные, двадцатиминутные сумерки и я совсем не волновался, как мы будем выбираться отсюда по камням, да и фонарики у нас имелись. Поэтому можно было расслабиться, выпить вина и попытаться сохранить в своей эмоциональной матрице ощущение спокойствия этого времени суток. Запомнить навсегда, чтобы потом доставать его ранним зимнем утром, когда ты будешь ехать в переполненном метро на работу.
– А почему ты всё время говоришь «мы»? – поинтересовался я у Нади.
– Потому что нас трое, и мы делаем одно дело.
– Какое дело?
– Нашу общую Работу.
Мне сразу почему-то вдруг вспомнилось понятие «Великая Работа» или «Великое Деланье», которым средневековые алхимики называли процесс получения философского камня. Поэтому я спросил:
– Так вы всё-таки кто, художники или алхимики? Это искусство, мистика или наука?
– И то и другое. Наука, правда, в самой меньшей степени. Мы не учёные, а наблюдатели и творцы. Я – здесь, Вера на Тао, а Люба, наша самая младшая сестра – на Пангане.
… И тут я, кажется, начал осознавать, пускай ещё очень смутно, что
