захмелевший король решил напомнить, кто первый воин королевства. Он по очереди боролся на поясах с собутыльниками, не побоявшимися принять его вызов, укладывал на лопатки всех смельчаков и совершал обильные возлияния после каждой победы. Когда в воздух взлетели ноги девятого по счету борца, отец рухнул на пол, придавленный телом почти поверженного соперника. Неделю король общался только глазом и пальцами правой руки. Воля монарха и первого воина королевства вернула ему речь: тихую и трудную, но властную и не дающую сомневаться – он все еще король. (Мне бы сценарии писать…)
Он вскинул взор и одними губами произнес: «Дочь моя!»
Опережая разум, мое тело кинулось на колени и припало губами к его руке. Именно так! Говорят, мышечная память надежнее памяти мозга. Через мгновение я «узнала», что принцесса любит отца, как могут любить только сильные натуры, каждый день отвечающие на вопрос «быть или не быть?».
Своего отца я помню по фотографиям, он умер, когда я была совсем маленькая. Сквозь мрак я разглядывала лицо короля, пальцы печали мягко сжали сердце: таким был бы мой папа, доживи он до этого возраста.
Скажете, глупо быть сентиментальной во сне, где все ненастоящее. Не соглашусь. Был такой английский наркоман и по совместительству поэт, Кольридж. Он утверждал, что образы наших снов воспроизводят ощущения, а не вызывают их. Не потому я в печали, что снится мне давно умерший отец болен, а потому тревога снится, что до сих пор жива память о папе. Сэмюэл Кольридж знал, о чем говорил, ведь одно из величайших творений английской поэзии ему приснилось. Мне бы тоже не забыть этот сон.
А вдруг я умерла, и это «тот свет»? Здесь умерший отец – король, я – принцесса… Стоп. Женя-то жив, значит, и я жива.
Уловив движение, я оторвала взгляд от лица короля и только тогда заметила стоящего у изголовья человека. Мгновение ушло на то, чтобы очередная вспышка памяти сообщила, кто это…
Я ощутила, как далеко из-за пределов замка весна пробежала по верхушкам декабрьского леса, раскрутила флюгеры на башнях и ворвалась в мое сердце, сделав его огромным, полным юного ветра.
Вообще-то, сейчас модно описывать такие переживания фразами типа «бабочки в животе», но в средневековой обстановке пафос уместен, в королевском дворце высокие слова – завсегдатаи. Это наши обгрызенные до физиологии описания чувств будут звучать здесь фальшиво и пошло.
Длинноволосый человек носил вышитую на одежде незабудку – знак обета верности, расшита эта незабудка была цветами моего домена. Непонятливым объясню: человек объявил меня дамой своего сердца!
Король (напомню, мой отец – король, бе-е!) не возражал получить славного Вольдемара в зятья, хотя политическая обстановка могла предложить и более выгодные альянсы. Однако принцесса, которую я нынче изображаю, благоволит Вольдемару, который был ее воспитателем и наставником, учил грамоте и владению оружием, лишь как старшему брату…
