ого отношения. И получается, что, начиная молиться по предложенному образцу, по некоему лекалу, очень возвышенному и выверенному, мы попадаем в пространство, изначально ограниченное определенной формой, количеством и наполнением – смыслом молитв.
Когда-то человечество, и Церковь в частности, жило в условиях традиционного бытового христианства, сословного общества, сохранявшего старинный племенной архетип отношений: община, сословие и государство хранились устоявшимися общественными отношениями, которые распространялись на все сферы жизни. И как это ни парадоксально звучит, Церковь, которую Бог сотворил надмирной и неотмирной, в конечном итоге естественным образом вошла в этот комплекс отношений. Церковь очень социализировалась, за века стала традиционно-бытовой, в таком сохранном обществе это неизбежно. И для многих поколений вопрос выбора личной молитвы, вопрос «как я молюсь, почему молюсь так, а не иначе?» не стоял. Как не стоял и такой, например, вопрос – «как я создаю семью?». Или «почему я исповедую православие?». Большинство вопросов решались не личным выбором: за ребенка, юношу выбор делали родители, либо он был предопределен самим фактом рождения в данной стране. Человек не выбирал, к какой Церкви принадлежать, какой профессией заняться, в общем, ничего не выбирал. Можно сказать, христианство, бывшее в тот период очень сильным, стабильным, опиравшимся на колоссальный пласт христианской культуры, – ведь и наука, и государственность были созданы христианской цивилизацией, – отодвигало личную ответственность за семью, за воспитание детей, за Церковь, за веру, и за молитву в том числе, на второй план, так как эти вопросы были уже решены, апробированы опытом и не было никакого смысла изобретать и придумывать что-то новое.
И вдруг этот удобный отлаженный механизм сломался. К XIX веку, а в Западной Европе чуть пораньше, в эпоху Просвещения, он стал давать сбои. И на первый план в XX и XXI веках вышел личностный выбор. Устойчивые парадигмы, гарантирующие стабильность брака, веры, Церкви, государства, перестали работать. XX век все взорвал, все разломал своими революциями, войнами, геноцидами, холокостами, газовыми камерами, ГУЛАГами… Единственное, где в советский период еще сохранялась социальная парадигма, – это в коллективизме. Коллективизм хранил семью, хранил морально-нравственный облик советского человека. Но недолго – все это тоже рухнуло.
Нынешний мир крайне индивидуализирован, сверхэкзистенциален. Каждый отвечает только за себя и за свой выбор. Именно поэтому мир сейчас настолько непонятен, настолько ужасающ – ведь личный выбор предполагает колоссальное количество ошибок. И все возможные ошибки, которые мог сотворить человек, сделаны и еще умножены на сто.
У западных стран больший опыт личного выбора, и мы с ужасом смотрим на них, думая, какая западная цивилизация прогнившая и отвратительная, а вот мы-то не такие… Подождите еще лет пять. Они просто столкнулись с этим гораздо раньше нас и раньше стали делать ошибки и отвечать за них – или не отвечать, потому что отвечать за ошибки никто не хочет. Но и мы сейчас в том же самом положении, идем по тому же пути. Не по пути западных ценностей, западной цивилизации – процесс, о котором я говорю, не имеет отношения ни к либеральной идеологии, ни к консервативной, ни к какой, а только к изменившемуся миру, к тому, что всякий человек теперь личностно отвечает за каждый свой шаг.
Поэтому, кстати, так тяжело создать православную семью. Православную семью теперь создают не родители, а православные, как им кажется, молодые люди, которые не знают, как это делается. И никто не может им помочь. Семьи рушатся – везде, одинаковым образом, не потому, что какими-то темными силами ведется целенаправленная война против семьи, а потому что царствует личный выбор.
Люди теряют веру, которую, как они думали, обрели в начале своей романтической обращенности ко Христу. Оказалось, что дальше надо идти самому. А если ты пытаешься опираться на конкретные старинные социальные опоры, о которых написано в книгах XIX века, или в церковных канонах, или в истории Церкви, или в житиях святых, или даже в прекрасном романе Ивана Шмелева «Лето Господне», – то они не работают, и ты вдруг оказываешься непонятно где. Кто я? Что со мной происходит? Я не знаю.
Личностный выбор очень сложен, ответственен и жесток. Люди теряют веру, уходят из Церкви, едва в нее вступив, разводятся, едва создав брак… И я уже не удивляюсь, что второй брак у многих гораздо более удачный, и даже не гораздо более, а просто настоящий, хороший, сложившийся, счастливый брак. Потому что люди чему-то научились. И понятно, почему молодые люди не торопятся заводить семью, а используют пробные отношения… И почему подростки уходят из Церкви… Все это лежит в плоскости ответа на вопрос «кто мы и в каком мире мы живем?».
И в этом же плане мы сегодня просто обязаны задуматься о нашем личностном отношении к молитве – как мы молимся, какими словами мы молимся… Почему мы молимся именно так? Почему молитва занимает у нас столько-то времени и сколько должна занимать? Как научиться молитве? Что для меня молитва? Каким образом я говорю через нее с Богом? Каким образом получаю ответ? Как Бог слышит меня? Как я слышу Его? Что меняет молитва
