ил, от них такая духота.
Маленький кровосос уселся лежащему на кончик носа, готовясь вонзить жальце. Тацумаса осторожно сдул насекомое, ибо никого нельзя лишать жизни, даже комара. Зевнул, с наслаждением потянулся. Смена времен года – это так приятно. Скоро природа умоется прозрачными [1], а потом покроется испариной жары, которая тоже по-своему прекрасна, ибо располагает к несуетливости.
Некоторое время Тацумаса просто любовался игрой теней на сёдзи. Они были пурпурными от заката, а в саду росла береза, и ее ветви слегка покачивались под вечерним ветром. Редкое белоствольное дерево, давний подарок одного самурая из северного княжества Мацумаэ, вытянулось кверху, поднялось над крышей и стало достопримечательностью всего Кидзитё, Фазаньего квартала. Усадьбу теперь называли Домом-под-березой, а ее хозяина – «Сиракаба-но Тацумаса», «Березовым Тацумасой». Это имя ему нравилось.
Но вот со стороны улицы донесся звонкий перестук. Квартальный [2] шел по улице, гремел своей колотушкой, извещая жителей о наступлении [3]. Пришло время вставать.
В коридоре под легкими, мелкими шагами жены запели доски «соловьиного» пола. Особый настил, по которому невозможно ступать бесшумно, окружал спальню со всех сторон. Никто не смог бы подкрасться к хозяину дома незаметно.
Зная, что муж уже проснулся, О-Судзу все же деликатно кашлянула за перегородкой и лишь потом ее отодвинула. Когда разогнулась после поклона, Тацумаса уже сидел на [4].
– Добрый вечер. Как я рад тебя видеть, – улыбнулся он.
Это было правдой. Он всегда радовался, когда ее видел. Супруги жили каждый своей жизнью: жена – дневной, муж – ночной. Встречались они дважды в сутки – на закате и на рассвете. Радостной была каждая встреча.
Нежно улыбалась и О-Судзу. Из-за того что Тацумаса никогда не смотрел на нее при ярком свете дня, морщины на ее лице были почти незаметны, складки на шее едва видны, и жена казалась все такой же молодой. А ведь она была двумя годами старше. Они прожили вместе почти тридцать лет.
– На счастье, погода ясная. Значит, луна будет хорошо видна, – сказала О-Судзу после обычного приветствия и расспросов о сновидениях. – Вы ведь помните, что нынче у нас вечер поэзии. Угодно ли вам проверить, хорошо ли я всё приготовила?
Она поставила на татами лаковый таз с водой, и Тацумаса стал умываться. На вежливый вопрос он только хихикнул. Приготовления О-Судзу, к чему бы она ни готовилась, всегда были безупречны.
Ясное небо в полнолуние – драгоценный подарок. Как впрочем и облака, сквозь которые так волшебно просачивается небесный свет. Тацумаса радовался всякой погоде. Если, конечно, это не тайфун или цунами.
– Снова вечер рэнга? Превосходно! – Поэтические вечера в Доме-под-березой происходили раз в месяц, каждое полнолуние. Тацумаса любил эти праздники еще и за то, что они позволяли насладиться обществом О-Судзу дольше обычного. – Кто придет?
– Прислали подтверждение Орин-сан и сенсей Саяма. И на всякий случай я приготовила место для какого-нибудь нежданного гостя. Сегодня ведь последнее весеннее полнолуние, когда старым знакомым разрешается «упасть с неба» – прийти без объявления.
– Умница, что предусмотрела это, но уж совсем-то с неба никто не упадет, – засмеялся Тацумаса. – На обоих перекрестках дежурят ученики. Предупредят. Что произошло за день?
Сначала, как водится, жена рассказала про незначительное – про всякие домашние, хозяйственные мелочи. Тацумаса задавал вопросы, ему все было любопытно, а больше всего нравилось слушать голос О-Судзу. Но в конце она сказала про важное: у ребенка наконец режется первый зуб. Давно пора бы, ведь малютке уже годик. Бедняжка сердится, бьет себя кулачком в щеку.
– Не плачет? – одобрительно молвил Тацумаса. Сын у него был особенный: если что-то не так, грозно орал, а плакать не плакал. В шестимесячном возрасте отец нанес ему на животик родовую татуировку, красного дракона, – кроха весь извопился, но не уронил ни слезинки. Характер!
– Подожди минутку, я сейчас…
Мастер отлучился в уборную, но справил нужду без обычной неспешности, с созерцанием красоты сада, а наскоро. Не терпелось посмотреть на малыша.
Мальчик спал, хмуря лысые бровки. Он был само совершенство, просто маленький Будда.
– Левая щечка действительно стала еще круглее правой, – залюбовался Тацумаса. И, поскольку расхваливать собственного сына неприлично, сказал:
– Раньше он казался мне уродливым. Но теперь мальчишка все больше хорошеет, потому что делается похож на тебя. Не странно ли?
«Сливовые» дожди
Малоприятный период затяжных дождей, начинающийся в конце мая или в начале июня и длящийся до середины лета. Японцам с их склонностью находить красоту во всём на свете эта мокрая, душная погода отчего-то кажется поэтической. Сезон «Цую» (梅雨) воспет многими поэтами и любовно изображен еще большим количеством художников.
Например, великим Утамаро.
Бантаро
В больших японских городах безопасность жителей обеспечивалась весьма эффективным образом. В эпоху, когда улицы европейских городов кишели ночными грабителями, жители Эдо или Осаки могли мирно любоваться луной. Вход в каждый квартал перекрывался, и по улицам расхаживали сторожа «бантаро», громко стуча деревяшкой. Этот звук демонстрировал обывателям и преступникам, что силы правопорядка не дремлют. Разумеется, поэтичным японцам грохот, производимый бантаро, тоже казался красивым – вроде стрекота ночных цикад.
Час Петуха
Японская система отсчета времени суток была странной. Имелось шесть дневных «часов» и шесть «ночных», но, поскольку в разное время года световой день меняется, продолжительность каждого «часа» то увеличивалась, то сокращалась. Для людей Запада нет ничего точнее хронометража, и сама мысль о расплывчатости понятия «час» кажется дикой, а вот жителям эпохи Эдо известная картина Дали абсурдной не показалась бы.
Каждый текучий «час» был назван знаком Восточного зодиака. «Час Петуха» – самый первый из «ночных». Его отсчет ведется с заката.
Футон
Толстый матрас, набитый хлопком или шерстью, расстилавшийся на ночь, а днем убиравшийся в стеной шкаф, в эпоху Эдо считался большой роскошью. Почивать на мягком могли себе позволить только состоятельные люди. Бедняки спали на жестких соломенных татами и накрывались ветошью.
