«Карамельная бабочка мимо номерной койки ползет 67 минут от распятья к иконе». (Плакать лучше всего в углу, закрыв глаза ладошками, чтобы никто не сказал ничего лишнего.) Но юные и красивые мне тоже не нравятся. Проку от них никакого. Сама такою была, знаю, что говорю. Только один возраст приемлю, вернее диапазон возрастов – от 30 до 50 лет. Думаю, что худо за второй границей. Совсем худо. Прав был поэт Драгомощенко, когда говорил: «Сначала мы долго привыкаем к этому миру, потом привыкаем к скорому уходу из него». Вот, вот. Сначала смущаемся взрослых и однолеток, потом – более молодых и Бога. На все про все каких-нибудь двадцать, ну от силы тридцать лет. Увы. Поэтому длить надо этот период, ох как длить. Хрипеть, стонать, но длить. Потому что именно тогда можно поймать мир, как сидорову козу, зажать между коленями и протянуть по белой курчавой спине розгами, смоченными в рассоле, – раз, два, а то и три. Или фигу в нос царю сунуть. Нет, нет, не из-за дешевой популярности или тщеславного желания эпатировать общество, чтобы вас, наконец, заметили, а согласно глубокому осмыслению проходящих перед вашим взором событий, мысленно сказав царю: «Ты думаешь, что все так должно быть устроено? А я думаю, что эдак», – и фигу в нос.
Если вас уже обманули, и вы проморгали свое золотое времечко, то мне вас искренне жаль. Но может быть, вы еще сможете, напрягши все мускулы до единого, опять вступить в этот Эдем осмысленности, где не нужно жаться и смущаться, прикрывая свое срамное место легким банным тазиком, где не следует бояться голода, холода, листопада поздней осени и вожделеющих глаз убийцы, который, может быть, следит за вами из-за угла неосвещенного дома. Вы точно так же страшны, как и он, но во сто крат более исполнены смысла и ощущения своего величия.
Что касается меня, то все вы ошиблись. Я еще сделаю свое дело, сыграю свою игру. Если вы меня еще не знаете, то вы меня узнаете. За мной не пропадет!
5. Любовь на фоне семейного интерьера
5.1. Ночное ощущение
Поздним вечером, или уже ночью, когда на улицах начинают выть собаки, мне становится не по себе от одиночества, несмотря на то, что моя семья рядом со мной. Меня как бы кто перемещает в другое пространство. Иногда к Тому Сойеру, и я пугаюсь вместе с ним, ведь, по мнению Тома, собака воет к смерти хозяина. Однако, какое мне, собственно, дело до неизвестного мне хозяина воющей собаки. Просто мысль о чьей-нибудь смерти, да еще в ночном мраке покрывает кожу мурашками. Но чаще меня переносят куда-нибудь на свалку, где ветер свищет, собаки воют, все залито свинцовым светом луны, а кругом вскипают и вспыхивают самоцветы ада. Пейзаж жуток, но не отстранен от меня, я вписываюсь в него, как живая трепещущая ткань, которая сейчас будет разрушена, умерщвлена. И тогда я обращаюсь к тебе смешным, высокопарным слогом: «Солнце мое, Свет очей моих, увижу ли тебя еще раз? Ах, видела сегодня одно лишь мгновенье. Но и его было достаточно, чтобы ощутить кайф. “Медленно тень… ах, лепетно жизнь…”[1] Я хочу быть возле тебя. Ах, жизнь,
Строка из стихотворения В. Аристова.
