предложений есть страстное желание отождествиться. С кем или с чем? – спросите вы. И я вам отвечу, что с миром. Ибо он глуп как никто. Ну не глупость ли это, что я пишу, не умея писать? Но не глупость ли вообще ничего не писать? Не глупость ли сочинять тысячи баранок, которые потом по совершенно непонятной причине назовут стихотворениями? Баранка, бублик, мягкий, жесткий, ноздреватый, витиеватый, пухлый и не слишком пухлый. Но ведь сочиняют же. Азартно, тоскуя и мечтая. Всю жизнь. Всю оставшуюся жизнь. Филологи, физики, поэты. Фразеры, электромонтеры, позеры, певчие в хоре, лирики, эпики, шпики, врачи, дантисты, артисты, ученые, слесари, дворники, шорники, певчие в церковном хоре, продавцы, парикмахеры, милиционеры… Так, о чем это я? Ах да. Все они могут жить в коммунальных квартирах, а вот дипломаты – никогда. Вам не кажется это странным? Дипломат Скворцов с женой, одетой в норковую шубку (Ах, шубка! Не шубка, а штучка с подолом в три метра, легкая, как елочная игрушка, а при желании ее можно спрятать в детский кулачок.), представляет нашу страну, а значит и меня, на ужинах в Париже, Лондоне, Вашингтоне, Хиросиме и Нагасаки, а я в это самое время сижу на кухне и грызу морковку, горько так, тоскливо и плачу, плачу, плачу, потому что воздух сегодняшним утром был тяжелый, плотный от страданий и неслышных вздохов, всхлипов, стонов множества жертв. Да неужели же чья-нибудь жертва может меня спасти? Ведь я ей сочувствую, сострадаю, и мне больно, больно, больно. Тем более, что Ты, Ты всегда у меня перед глазами… Подойди ко мне, сядь рядом, во-первых, нас никто не увидит, во-вторых, никто ничего не узнает, в-третьих, совесть наша чиста. Сила, которая толкает меня к тебе, так велика, что я бессильна, я скатываюсь с горы, и мне страшно. Настоящая моя жизнь – все равно, что ходьба по продольному колодцу, на четверть наполненному водой. От воды поднимается смрад и туман, а я в середине, «как дырка на картине», но скорее, как рана, как язва, назад мне уже нельзя, а впереди… впереди маячат фигуры в блестящих плащах и широкополых шляпах. Что у них в руках? Удавка? Автомат Калашникова? Обрез времен раскулачивания? Глупость, глупость, глупость, что это случилось со мной. Сопли-вопли, мираж-гараж, любовь, страсть, зараза.
5.4. Самоубийцам
Пейзаж в одном затянувшемся сне мог притвориться любым фиолетовым лугом, поросшим фиалкой, ромашкой, люцерной. И в этих свеченьях разросшихся трав творились пиров веселенья мурашек, пингвинов и птичек. А дождь волглоокий косицами северных струй нас щекотал, и все поцелуи твои не утоляли желанья. И знала я сразу, что действие это к разлуке…
Сейчас смешно об этом говорить, но когда я открыла глаза, то всеми фибрами души ощутила, что сон в руку. Поэтому я надела на голову мешок и прыгнула в прорубь. После того как меня вытащили, я долго не могла понять, зачем я совершила столь глупый поступок, так как мне вдруг стало почти ясно:
– Настоящее лучше Прошлого;
– Есть не Любовь, а множество любовей;
– От будущего ничего ожидать не стоит;
– Нельзя долго скорбеть,
