за этой внешней легкостью скрывается искреннее уважение к доктору со стороны Аньки, а со стороны Валерия Павловича – принятие этой важной части жизни Самоваровой, без иллюзий и прикрас.
Будучи хорошим психиатром, доктор как никто другой понимал, что Анькина экспрессивность – всего лишь отголосок сформированных некогда неправильных паттернов поведения.
При возникновении мелких конфликтов он часто шутливо заступался за Аньку, наедине же просил Варварву Сергеевну не заморачиваться и не сгущать краски.
И Самоварова очень старалась именно так и поступать.
Но после незадавшегося разговора о гемоглобине и мусоре, вызвавшего у дочери столь неадекватную реакцию, обстановка в доме незримо накалилась. Причиной тому была Анька.
Расставшись с Мариной Николаевной, Самоварова решила в очередной раз побаловать единственную дочь. Она зашла все в ту же любимую кондитерскую и прикупила к ужину лавандовых эклеров.
Накануне вечером Олег принес телячью вырезку, овощи, йогурт и хлеб, в очередной раз избавив Варвару Сергеевну от необходимости тащиться в магазин за продуктами.
Анькин рабочий день был ненормирован. Как правило, до обеда она в качестве переводчика сопровождала экскурсионные туры, а после подрабатывала репетиторством. С появлением в жизни стабильности, которую привнес Олег, дочь наконец приучилась тщательно планировать дела, и нагрузка у нее была теперь полной. Чтобы не тратить время на дорогу, она часто обедала в городских кафе.
С последними учениками Анька занималась с пяти вечера и до половины седьмого и приходила, как правило, в восьмом часу.
Уверенная в том, что в квартире никого нет, Варвара Сергеевна, пребывая в раздумьях о словах Марины Николаевны, открыла входную дверь.
На пороге валялись наспех сброшенные Анькины модные сапожки.
Было около трех часов дня.
Сама не зная зачем, Варвара Сергеевна отметила, что с момента пожара прошли ровно неделя и пять часов.
Инфанта кайфовала.
Погруженная по шею в горячую, подогреваемую встроенной в чан чугунной печкой воду, прикрыв глаза, она полулежала на лавке из кедра. Вода была бледно-желтой и чуть вязкой от целебных трав, помещенных в чан в специальных фильтр-пакетах.
Мысли в голове слипались и бессвязно перескакивали от образа к образу. Иногда в них впутывались какие-то лишенные всякого смысла фразы. Но даже самое болезненное воспоминание не смогло бы ее вытащить из ощущения невесомости и блаженства.
Подобное состояние, достигаемое только в заданных обстоятельствах – уединение, горячая душистая вода, холодный воздух снаружи и сосны вокруг, – она называла про себя «водопоем».
Здесь, на маленьком пятачке земли, густо засаженном хвойными растениями, в кедровой бочке, сделанной по ее заказу и подогретой немым слугой, была ее личная церковь, позволявшая очищаться
