не упоминавшихся в сводках новостей; о нравах в Большом театре; об уникальных возможностях наших сверхскоростных атомных субмарин; о технических новинках, созданных в так называемых «ящиках», – закрытых военных заводах; о грандиозных масштабах строительства БАМа и КАМАЗа, – наконец, о том, кто может прийти на смену (страшно сказать!) самому Брежневу.
Осенью я пошел в 8 класс, а в начале зимы заболел и попал в железнодорожную больницу поселка Лоо.
Эта самая уютная в моей жизни больница стояла на берегу моря, прямо у пляжа; шум прибоя, с одной стороны, и грохот поездов – с другой, как ни странно, не мешали, а наоборот, дисциплинировали больных. Санаторным ничегонеделанием здесь и не пахло – все подчинялось раз и навсегда установленному неизвестно кем и неизвестно когда распорядку. Все начиналось с приема, точнее, с глотания таблеток (на редкость противных), завтрака, обхода врачей, – а продолжалось по расписанию лечебных процедур и плановых операций. Я угодил в детскую палату на втором этаже то ли с бронхитом, то ли с простудой драконовского типа. Кашлял, свистел, сморкался и чихал я вполне традиционно для такой болезни, но эскулапы все искали во мне какую-то скрытую хворь. Впрочем, прогревания, ингаляции, порошки и лечебная физкультура в зале с лопоухим Чебурашкой на стене делали свое дело – я шел, точнее, бежал к выздоровлению на всех парах (больница-то железнодорожная!). Лечение продвигалось столь успешно, что мне и еще трем счастливчикам палаты № 5 разрешили сходить в пансионат «Магадан» на встречу с народным артистом СССР Борисом Андреевым.
Первый богатырь советского кинематографа вел рассказ о своем творчестве как по нотам: отрывки из известных всем кинофильмов: «Трактористы», «Два бойца», «Оптимистическая трагедия», «Казаки», «Большая семья» и других подкреплялись комментариями раскатистого андреевского баса с характерным «оканьем» и отрепетированными до блеска жестами. Крупная фигура, широкое лицо и поставленный актерский голос меня почему-то не удивили, а вот толстые, можно даже сказать, жирные его пальцы привлекли внимание сразу. Ладонь с этими пальцами была очень выразительной – Андреев не размахивал ею, а вальсировал – то прижимая к груди и животу, то обводя белое полотно экрана перед очередным фрагментом.
Возвратились в палату мы поздно, на ужин не успели, но нам были оставлены на подносах граненые стаканы с кефиром и пирожными. Я лег спать, но не смог угомонить память до полуночи – голос актера, черно-белые и цветные кадры продолжали светиться и звучать. Пришлось открыть глаза. Соседи уже сопели, в окне, смотревшем во двор, медленно двигалась луна, а в стеклянном квадрате над дверью тускло светила коридорная лампочка. Время остановилось, мысли тоже, и я тупо глядел на дверь, не зная, как справиться с бессонницей. Сначала я провалился в дрему, а потом и в сон, глубокий, как Черное море. Вдруг сон прервался, и меня потянуло вниз, – в пропасть, в шахту, в тектонический разлом, в преисподнюю!.. Я никак не мог проснуться, сопротивляясь падению
