камни, сложенные определенным образом в стены. А у стен, как известно, нет души. Уши есть, а души нет. А значит, ей не свойственны ни волнения, ни переживания, которые способны лишить сна и покоя обычного человека из крови и плоти.
Конечно, служившие здесь люди, составляющие с Крепостью единое целое, не могли похвастаться ни душевным спокойствием, ни невозмутимостью. Пока шел процесс обустройства, гарнизон помаленьку свыкался с предстоящими изменениями. Но все же они пока представлялись несколько смутными, подернутыми дымкой повседневных забот и суетных дел. Но вот наконец-то накануне вечером Гут и Торн собрали весь гарнизон на плацу и торжественно объявили об окончании работ. Крепость была готова принять первых своих постояльцев.
Кем они будут? Сколько их поступит с первым кораблем? Этого не знали пока ни комендант, ни Вице-Канцлер. Это было неизвестно никому. Но было понятно одно – это обязательно произойдет, и видимо, уже совсем скоро.
От переживаний прошедшего дня, а еще больше из-за размышлений о том, с чем предстоит столкнуться на Большой земле, Блойд долго не мог заснуть. Нет, он не думал ни о чем конкретно, и спроси его в эти минуты о предмете его размышлений, Блойд вряд ли смог бы ответить что-нибудь более или менее определенное. То, что мешало ему погрузиться в сон, дарующий отдых душе и телу, было даже не размышлениями, а скорее потоком чувств, эмоций, ощущений и предчувствий, которые не выразить словами. Так часто бывает, когда слова бессильны в выражении наших истинных переживаний. Мы пытаемся впихнуть их в узкие и ограниченные словесные рамки, невольно отсекая от них все самое сокровенное и самое важное. Как раз то, что не влезает, выпирает наружу… Музыка. Вот единственное из средств выражения, дарованных человеку, чтобы разорвать эти узкие, давящие и лишающие истинного смысла словесные рамки. Именно дарованных человеку, а не созданных им самим, ибо музыка воистину есть дар свыше. Вот и сейчас то, что происходило с Блойдом, было даже не мыслями, а просто движениями души. Будто невидимая рука виртуозного маэстро касалась тончайших ее струн, рождая в ней музыку. Разную, непонятную – то слегка печальную, то выраженно трагичную, то покрытую легким кружевом светлой грусти. Иногда рождалось нечто, напоминающее надежду, даже не саму надежду, а ее далекое предвкушение, предожидание надежды. Все это менялось, перерождалось друг в друга, замолкало и вновь рождалось с новой силой. И все это не давало уснуть.
Вконец отчаявшись поймать ускользающий сон, Блойд поднялся с постели. Почему-то он вдруг подумал о Торне. Ему стало жалко старого коменданта. В душе родилось безотчетное чувство вины перед этим несчастным человеком. А еще ощущение совершаемой им непоправимой ошибки. В чем, собственно, была его, Блойда, вина? И в чем заключалась эта ошибка? Этого он для себя однозначно сформулировать не смог. Но от этого ощущение не исчезало и не становилось слабее.
Гут выглянул в окно. Где-то на востоке начало угадываться робкое несмелое свечение. Это еще не был
