жно просто подождать. Глаза должны привыкнуть". Но вокруг была непроглядная тьма. Он нервничал. Пульс подскочил, сердце стучало, как ненормальное, на лбу, несмотря на могильный холод, выступила испарина. "Нужно успокоиться. Посчитать до ста". Он не шевелился, закрыл глаза, попытался сосредоточиться на счете. На двадцати почувствовал, что кто-то коснулся руки. Он истошно заорал.
– Каникулы, ура, каникулы, – орали тинейджеры с россыпью прыщей на тупых физиономиях.
Борис на задней парте молча сложил свои пожитки в сумку, стараясь улизнуть незаметным.
– Эй, Шитас*, ты куда? Придешь завтра или тебя мамочка не пускает? – крикнул один из веселящихся в спину. Раздалось гоготание двадцати здоровых глоток. Борис не обернулся. За два года он привык к постоянным издевательствам.
– БОрис? – он остановился, боясь поверить своим ушам.
– Джессика? – кровь прилила к лицу. В ее устах ненавистное БОрис с ударением не первом слоге звучало музыкой. Она стояла, опершись о дверной косяк. Глаза цвета весеннего неба, блондинистые волосы длиной до тончайшей талии и ноги от ушей. Джессика, определенно, была самой красивой девушкой в классе. Да что там в классе, в школе. А для влюбленного по самую маковку Бориса во всем мире. Она улыбнулась, обнажив белоснежные зубы. Борис сглотнул. Американская мечта, чтоб ее. "Надо узнать номер ее дантиста. Куда там? У нее папаша директор школы". – Ты же придешь завтра? Я буду тебя ждать, – прошептала она, подмигнув и направилась в класс, покачивая округлыми бедрами, туго обтянутыми джинсами. Борис смотрел вслед, забыв захлопнуть челюсть.
– Ты где была, детка? – проворчал громила Джек, обнимая Джессику за талию. Она что-то шепнула ему прямо в ухо. Джек захохотал, запрокинув медвежью голову.
– Шитас, ты еще здесь? – кто-то из одноклассников заметил в дверях тощую нелепую фигурку.
В обалдевшего Бориса полетел бумажный шарик. Он не успел увернуться и шарик угодил прямо в стекло очков, что вызвало новый приступ хохота.
Борис парил в облаках, задевая головой необъятную синеву неба. Весело щебетали птицы, очнувшиеся от зимней дремы деревья тянули к солнцу мохнатые ветви. Он ничего не замечал. Его пригласила Джессика. Мисс Совершенство, мисс Мечта. Борис где-то читал, что красивых людей склонны наделять качествами, которыми они на самом деле не обладают. Он вообще много читал. Что еще прикажете делать бедному еврейскому мальчику-эмигранту? Одноклассникам даже не нужно было придумывать ему прозвище. С фамилией-то Шитас.
Крысы. Мерзкие твари. Одна забралась на ногу. Он дернулся. Крыса убежала. Надолго ли? Он где-то читал, что загнанная в угол крыса способна прогрызть в человеке ход. От этой мысли на лбу выступила испарина и зашевелились волосы на голове. Он с трудом приподнялся и, обессиленный, рухнул обратно на бетонный пол. Болели ушибленные при падении нога и плечо.
Богатые особняки сменились таунхаусами, за ними потянулись кондоминиумы. Борис сам не заметил, как добрался до крохотной съемной квартирки ни окраине Бостона. Матери не было дома. Сегодня Борис был даже этому рад. Можно спокойно помечтать. Он, не раздеваясь, завалился на кровать и уставился в потолок, вновь и вновь прокручивая в голове приглашение Джессики. В своих мечтах он стал известным ученым, успешным и богатым. Кем еще мог стать Борис Шитас? Конечно, ученым. На худой конец писателем. Входная дверь хлопнула в тот момент, когда повзрослевший и раздобревший Борис получал Нобелевскую премию. В одной руке он держал премию (Борис плохо представлял, как она должна выглядеть), другой обнимал за талию Джессику.
– Борис? Ты дома? – раздалось со стороны входной двери.
– Дома, мам, – ответил раздосадованный Борис.
– Ты поел?
– Нет, мам.
– Ну, вот… – мать завела заезженную пластинку о том, что мальчику в его возрасте необходимо сбалансированное питание, иначе… далее следовал список заболеваний, которыми чревато голодание, начиная от гастрита и заканчивая импотенцией и бесплодием. За время этой тирады Борису удалось урвать у Джессики поцелуй и украдкой утереть набежавшую слезу. – Борис? – взвизгнула мать, заставив его подпрыгнуть.
– Ты почему в обуви? Тебе не стыдно?
– Мам, мы же в Америке, здесь все ходят по дому в обуви, – возразил Борис.
– Пока ты живешь в моем доме, ты будешь снимать обувь на пороге, – она указала пальцем на дверь. – Я и так устаю как собака. Сегодня Уинтоны попросили еще и двор убрать, как будто мне трех этажей мало, – мать горестно вздохнула. – Насилу управилась. Доплатили сущие копейки. Больше не соглашусь.
– То ты говоришь, что надо привыкать жить в Америке, то придерживаешься пережитков прошлого, – ворчал Борис, но послушно поплелся разуваться.
– Ты мне зубы-то не заговаривай, – отрезала мать, – умный шибко стал. Ты знаешь, чего матери
