на донышке немного толокна, я в это время пас телят и ослов на южном склоне горы, немного повыше нашей сакли.
Ноги мои тогда от постоянной ходьбы были похожи на самую грубую сыромятную черную кожу. Никто не узнавал, обут я или нет, разве только в тех случаях, когда я нечаянно спотыкался о камень и на ногах у меня выступала кровь.
Вечером, когда я возвращался домой, моя мать, присев у коптилки, заправленной черной нефтью, старалась иголкой вытащить из моих ног накопившиеся за день занозы, а потом из разбитого кувшина смазывала мои ноги все той же нефтью.
Мать очень любила меня. Никто не считал меня за что-нибудь стоящее и путное, кроме одной-единственной матери.
Однажды я стоял на горке и смотрел на свой аул. У ворот нашего дома я увидел привязанную лошадь и удивился.
Чей это конь
Там привязан сейчас?
Кто же нашелся,
Кто вспомнил о нас?
Приближался вечер, то и дело слышалось кудахтанье куропаток. Над аулом, над теми домами, где готовили горячий ужин, поднимался дым.
Когда я вернулся домой, я увидел нашего гостя. Он сидел на земляной скамейке и тихим голосом мирно беседовал с отцом. Он был подпоясан ремнем с серебряными пуговками и с кинжалом. На затылке, где обычно у людей бывает ямочка, у него, как у быка, был мясистый выступ. Хотя в его волосах уже появилась седина, щеки его были румяны. Хотя он беседовал с отцом, но его глаза взглядывали в мою сторону. Я сидел поодаль.
Отец казался довольным, но мать была чем-то озабочена, сидела, опустив голову и углубившись в свои невеселые мысли.
Через некоторое время гость встал, сел верхом на лошадь и уехал в Кумух. Однажды утром я проснулся от сильного стука и встал с циновки. У края крыши я увидел отца. Деревянным молотком он колотил кусок телячьей шкуры, стараясь ее размягчить. На локте его в такт ударам развевался лоскут рваной рубахи.
Мать упрашивала отца бить свою телячью шкуру на улице, так как от ударов качались обветшавшие стены сакли.
Отец сшил чарыки с черными полосками прилипших волос, с белыми пятнышками кожи, выскобленной ножом, и сказал, чтобы их смазали нефтью.
Потом я увидел, что мать в изодранном голубом платке, накинутом на голову, сидит за починкой моих штанов и рубахи. У нее по впалым щекам из больших черных глаз текли слезы. Рядом, на земляном уступе, сидел отец. Он сказал, обращаясь ко мне:
Теперь тебе стукнуло
Десять лет,
Пора поглядеть
И на белый свет.
В сакле окажется
Меньше ртом.
Хлеб заработаешь
Честным трудом.
Сам понимаешь,
Какая семья,
Всех прокормить
Неспособен я.
С детства освоишь
Ты ремесло,
В жизни тебе
Будет светло.
Слушая отца, я подумал:
Так вот что за конь
Там привязан был.
Так вот что за гость
Про нас не забыл.
Впервые
