style="font-size:15px;"> Друг героя дернул головой и тихо присоединился:
Then may the shackles be undone
And all the old words cease to rhyme,
Оковы, возможно, будут разрушены,
И все старые слова потеряют рифму.
Остальные переглянулись и подхватили:
If the sky turned into stone
It would matter not at all
For there is no heaven in the sky…
Если бы небо превратилось в камень,
Это не имело бы никакого значения,
Ибо нет Рая в небесах…
Друзья ободряюще хлопают друг друга по спине, смеются, поднимают свои стаканчики, говорят тосты.
Проскальзывают кривые улыбки, мы оживляемся.
И через несколько минут уже вовсю говорим. Ведь молчание – это одна из страшных вещей на свете. Мы не говорим, а жизнь проходит и люди вместе с ней. Надо говорить. И верить. Ибо нет Рая в небесах, и мы уже не встретимся никогда… Мы ещё долго говорили. И даже радовались, что собрались. Странно. Недавно сжимали зубы, чтобы не дать чувствам выплеснуть наружу, а теперь смеёмся. И горячий кофе снова горячий. Но от холодноватого привкуса уже не избавиться никогда.
Герой снова смотрит на улицу. Он думает о девушке, которая сейчас вернулась домой, снимает капитанскую фуражку и устало садится на табуретку в прихожей. Она грустно смотрит на подошедшего к ней кота.
Я смотрю на серое небо. В тот день, когда мы познакомились, над нами светило солнце. В тот день не могло быть другой погоды. Интересно, что ты сейчас делаешь? Хотя, нет, не надо. Я не хочу знать.
Иначе полечу,
Иначе приду,
Иначе скажу,
Что люблю.
Герой фильма думает про себя:
– А сегодня ушли две легенды, и очередь наших смертей продвинулась ещё на два пункта.
И смотрит на зрителей.
Это не может радовать.
Это не может огорчать.
Про всё, что здесь написано,
Можно понятно сказать:
Это жизнь и только она.
Только одна, как всегда,
Она слишком сложна,
Она слишком проста,
Всё это жизнь,
И она у меня одна.
Поэтому я боюсь,
Поэтому я молчу,
Я вижу в твоих глазах
Больше мира, чем хочу.
Кадр темнеет, темнеет, становясь серым, темно-серым, черным.
Ибо нет Рая в небесах, и мы уже не встретимся никогда…
И поэтому я лечу…
И поэтому я пою…
Зал снова погрузился в темноту.
Раз, два, три. И заиграла Машина гитара.
Зарёв нырнул в закулисье и выдохнул, вытирая пот со лба.
– Это было что-то! – похлопал его по плечу Цвет.
Он уже успел где-то растрепать свои волосы, так аккуратно зализанные в начале.
– Я
