Дениза сказала бабушке:
– Знаете, сударыня, Фрюманс теперь очень хорошо выглядит; оказывается, он весьма привлекательный парень. А что об этом думает Люсьена?
– Ну, – воскликнула я, – я рада, что он отмылся от грязи, но все еще нахожу его некрасивым! Правда, Мариус, он ужасен?
– Нет, – ответил Мариус, – это красивый крестьянин.
– Это чудесный человек, – сказала бабушка, которая считала полезным время от времени умерять тщеславие своего внучатого племянника. – У него чудесные глаза, зубы, волосы, высокий рост…
– И лапы! – воскликнул Мариус.
– Большие красивые лапы, которыми он отлично умеет пользоваться, – продолжала бабушка. – Я желаю вам, милый мой, чтобы когда-нибудь вы стали во всем похожим на этого человека.
Мариус скорчил гримасу и ничего не ответил, но, пошептавшись со мной в уголке, поспешил убедить меня в том, что у Фрюманса никогда не будет хороших манер и что подобным красавчикам место за плугом, а если одеть их получше, то на запятках кареты.
Честно говоря, меня вовсе не волновало, красивое или уродливое лицо у Фрюманса. Дети в этом не разбираются, к тому же мой кузен был для меня исключительным образцом изысканных манер; но, отказывая нашему педагогу во врожденном или благоприобретенном благородстве, Мариус надолго повлиял на мое мнение о Фрюмансе. Отвращение исчезло, его естественным образом сменило уважение и даже дружба, но, несмотря на деликатные старания моей бабушки открыть нам глаза на бескорыстие и гордость нашего учителя, достаточно было одного слова кузена, чтобы я начинала судить о Фрюмансе как о человеке второстепенном, стоящем намного ниже самого Мариуса. Безусловно, тогда мы не имели ни малейшего понятия о социальной иерархии; мы следовали инстинкту, который заставляет детей искать что-то новое у тех, кто стоит выше их самих, и никогда, или чрезвычайно редко, у тех, кто ниже. В этом они похожи на все человечество, которое не хочет возвращаться назад. Но дети не способны понять, что их идеал может отличаться лишь внутренними достоинствами. Они хотят видеть его одетым в золото и шелк, живущим в сказочном дворце. Красивые куртки своего кузена, его маленькие руки и прекрасные светлые локоны, и, возможно, даже цепочку от его часов и пахнущую розами помаду для волос я воспринимала как несомненный знак превосходства над окружающими. Не следует думать, однако, что мое сердце или мои рано пробудившиеся чувства волновались в его присутствии. Я была ребенком в полном смысле слова, и в самом начале своей истории должна сказать, что не только не была влюблена тогда в Мариуса, но и вообще никогда не испытывала к нему любви. Этим объясняется странный характер чувства, которое впоследствии так сильно повлияло и на мою, и на его жизнь.
Его власть надо мной была тем более странной, что Мариус постоянно вызывал у меня раздражение или скуку. Он совершенно не разделял моих вкусов и абсолютно не желал поступаться мне ни в чем,
