строго спросил хозяин Давида.
Рефаим и Ванея хотели еще немного поторговаться, но товарищ их опередил.
– Согласен! – радостно воскликнул Давид.
Рвение к труду вознаграждается
Прежде сотворения мира было слово, которое заключало в себе зерно истины и праведности.
На следующее утро Рефаим и Ванея опять пришли вместе с Давидом. Им не посчастливилось так же скоро, как Давиду, найти себе занятие.
У дверей лавки стояли два черных низкорослых жеребца. Бока их покрывала длинная попона из плохо выделанной шкуры теленка. Вид спутанных грязных грив и характерный запах вспотевшего животного невольно вызвали у всех троих неприятные воспоминания о переходе через горячие пески Сирии. Тогда им довелось повстречаться с отрядом разбойников, чуть было не ободравшим караван до нитки, на таких же вонючих, черных как ночь, лошадях. Хорошо, что вовремя подоспели отряды местного правителя, взимающего дань с проходивших караванов, а потому ответственного за их безопасность. Отряд охранников, видимо, шел по следу разбойников. Ванея вспомнил, как один из бандитов напоследок вцепился в мешок с церковным инвентарем. Вероятно, подумал, что в мешке если не сокровища, то наверняка – богатые припасы продовольствия, так рьяно рвал на себя поклажу Ванея. На прощание разбойник в сердцах, раскрутив плеть, обрушил ее на непокорного, но Ванея успел отпрянуть, и тяжелый костяной наконечник продырявил самое главное сокровище – свернутый свиток с текстами молитвы.
– Это тебя Господь спас, – сказал на это позже Егише.
Из лавки вышли двое мужчин. На них были широкие темные одежды, а запах источали они похлеще, чем жеребцы, ожидавшие их на привязи. Мужчины вообще были чем-то похожи на своих питомцев: такие же коренастые, мускулистые, низкорослые, с густыми, черными как грива коня, длинными нечесаными волосами. Гортанно переговариваясь между собой, они с недовольным видом принялись отвязывать коней.
– Марды, пастухи, – заметив в глазах чужестранцев любопытство, пояснил обувщик. – Всегда недовольны, сколько ни заплати. Им кажется, что вырастить на раздолье скотину, зарезать и освежевать гораздо труднее, чем затем выделать эти вонючие шкуры, сделать из них пару чарыхов[18] и суметь продать.
Мастер вдруг обнял Давида за плечи как старого друга и повел в мастерскую. От его вчерашней неприветливости не осталось и следа.
Угол мастерской почти доверху был завален одеревеневшими шкурами телят, быков, ослов, верблюдов…
– Вот шкуры, вот нож, все что нужно, а этим будешь скреплять чарых.
– Как мне обращаться к тебе, уважаемый? – с поклоном осведомился Давид.
– Зови меня Ашан. А это мои сыновья, – с гордостью указал он на мальчишек, которые отложили на время свои орудия труда и теперь весело толкались. На плечах детей лежали нелегкие обязанности. Они таскали тяжелые чаны с водой, не менее тяжелую мокрую кожу, отмывали, разминали… Поэтому им редко
обувь с загнутыми носами
