мелко-мелко и кидать собакам.
Входить в эту дверь было неудобно. Овдотья приподняла войлочный полог и на четвереньках пролезла в юрту. Тут было тепло и светло от большого костра и светочей. Все сидящие на больших коврах были богато одеты. Все их взоры были обращены к монголу, сидящему на красиво отделанной низкой скамейке, не старому, в огромных пузырчатых штанах, в красных туфлях. На голове у него была круглая шапочка ярко-жёлтого цвета. Бородёнка, как у всех монголов, реденькая, почти у подбородка сходящая на нет. Около него больше, чем у других, стояло воинов со щитами и мечами, готовых в любой миг прикрыть хозяина.
Наверное, это и есть тот самый пат, подумала Овдотья. Он что-то гортанно крикнул, указав на неё.
– Чего надоть? – спросила она, не поняв его и пытаясь приподняться на ноги. Но ей этого не дали. Наоборот, повалили на ковёр под ногами и прижали её лбом к полу. Продержав так немного, отпустили. И тут она над ухом услышала чистую русскую речь:
– Пресветлый спрашивает, кто ты такая, старуха?
Она приподняла голову и увидела тоже богато одетого мужчину без оружия, но ликом русского, с длинными волосами.
– Да Овдотьей кличут с рождения.
Русский перевёл ответ хану.
– Говорят, ты большая колдунья?
Овдотье не хотелось врать своему, и она простодушно ответила:
– Да кака колдунья? Лекарка я. Травы собирала, настойки от разных хворей делала, натирания всякие, шабров своих пользовала.
Переводчик был хмур, смотрел на неё без любопытства и участия.
– Ты должна говорить правду. Пресветлый хан не любит, когда ему лгут.
– Чего им надо-то, мил человек. Вот Жаба говорил, что этот пат сам колдун из колдунов, – Овдотья оглянулась, думая увидеть старика-монгола, но его не было в юрте. А русский переводчик вдруг упал на колени и приложился лбом к ковру:
– Да, великий Бату всё может. Он бог на земле, величайший из величайших!
Это поразило Овдотью:
– Ты чего перед басурманином лоб-то бьёшь? Чай сам-то православный? Бог-то один в небесах. Чего поганина-то хвалишь?
Переводчик пересказал это хану. Тот взвизгнул и что-то прокричал, потрясая рукой. Русский опять отрешённо взглянул на Овдотью:
– Если ты будешь так говорить в присутствии величайшего, то тебя посадят задом на раскалённую сковороду.
– Ох ты, батюшки! – испуганно вскричала старуха. – Я же тебе это сказала не для передачи.
Но переводчик, как бы не слыша её, требовательно прокричал:
– Признавайся, ты колдунья?!
– Да чего я могу-то? Ну боль заговорить, ну сон нагнать, и всего-то.
Длинноволосый перевёл это. Хан оживился и что-то приказал стоящим с ним рядом слугам. Один из них принёс накрытый тканью поднос, на котором бугрилось что-то подобное нескольким тыквам. Переводчик снял с подноса ткань, и Овдотья закричала от ужаса.
