отбавляй. Беру я с ее стола медицинскую карту, открываю, а там черным по белому написано, Эван! Черным по белому: «Ведет половую жизнь с 19 лет». С 19 лет, Эван! Два года! А я ничего не знал!
Эван фыркнул и едва не разлил текилу.
– Что-что? – переспросил он, едва сдерживаясь, чтобы не захохотать. – Так ты из-за этого обвинил бедную девчонку в распущенности? Взрослая девица решила заняться сексом, а ты спустил на нее всех собак? Тебе не кажется, что это перебор, дружище? А я-то думал, что она как минимум в оргии приняла участие.
– Ты не понимаешь! – взвился Эдгар. – Да кого она там себе нашла в 19? И я ничего не знал! А вдруг он ее обидел бы? А вдруг бы что-то пошло не так? Я должен был проконтролировать это! Она должна была прежде посоветоваться со мной! Я бы встретился, узнал его планы… Она вообще мне не говорит, кто это был! Я уж молчу про то, что в идеале это должен был быть ее муж.
– Да брось, – Эван не выдержал и все-таки хохотнул. – Что за средневековые установки, Эд? Ты точно не хочешь к психологу походить? А то ты совсем рехнулся! Она взрослая женщина, в конце концов! Ей же уже двадцать один год, а ты над ней трясешься, словно ей пятнадцать! Нет, приятель, у тебя точно паранойя. Ты бы еще сказал, что хотел бы поприсутствовать на процессе лишения девственности!
Эван покачал головой и снова рассмеялся.
– Вот что я тебе скажу, не дури, – посоветовал он. – Твоя сестра не дура, насколько я могу представить по твоим рассказам. А вот ты включил режим безумной мамаши. Так что пока вы не вцепились друг другу в глотки, лучше выключи его.
– Ты не понимаешь! – пьяно заспорил Эдгар. – Я отвечаю за нее! Родители сказали мне: «Следи за ней, Эдгар, ты старше – ты должен за ней следить!» И я следил! Но мне что, и на минуту оторваться нельзя? – он подпер рукой голову. – Пойми, Эван. Ты судишь меня со своей позиции. Но мы не равны! Это не значит, что ты хуже, а я лучше, наоборот, возможно. Но на мне больше ответственности. Ведь зачем в наш век нужна аристократия? Мы уже не предоставляем крестьянам защиту от набегов под сенью наших замковых стен. Мы не являемся больше единственными в стране, кто умеет читать и писать. Ответ очевиден, друг: мы некий эталон, по которому каждый британец может сравнить то, что он должен чувствовать к стране, к ее наследию. Мы такой же символ, как стены Вестминстерского аббатства или вороны в Тауэре, понимаешь? – он пьяно дернул головой, откидывая волосы со лба. – И естественно, что нашим женщинам не дозволено все то, что – как я с тобой согласен – вполне допустимо для других женщин. Они должны быть чисты, прекрасны и святы, чтобы их обожали, чтобы на них равнялись! И моя сестра должна быть такой! И будет! Уж я прослежу!
Эван закатил глаза.
– Эд, уйми свою волынку о столпах общества, ради бога, – сказал он. – Ее теории устарели лет этак на несколько сотен. Очнись, мы в двадцать первом веке! Какая разница, спит она с кем-то или нет! Главное ведь, чтобы не была, как бы так сказать… – он прищелкнул пальцами, – чтобы вела себя с достоинством, пожалуй так. Если уж на то пошло, женщины должны быть не лицом с иконы,
