служил… Слава богу, повидал всего. – Хмелея, стал разговариваться. – Молодому-то мне тогдашние старики сказывали – грешный мир кончается у Рипейских гор… На Камчатке они – ого-го! За морем еще выше, и нет слов, сказать, какие… За три дня пути – вроде облак, за два дня – будто льдина из воды торчит, а в виду суши – шею сломишь, голову задирая. Верхушка белая, ни птиц, ни туч, только солнце сперва во льдах разгорится, а после на небо катится. Там и есть темному царству конец, светлому – начало…
Старика слушали, не перебивали. Только целовальник усмехался да крякал, показывая, что россказни церковного сторожа ему надоели.
– Бросили мы якорь против берега в трех милях, десять матросов с боцманом сели в шлюпку, отправились к земле. День ждем, неделю ждем… Что, вернулись? – Старик обвел слушателей блеклым взглядом, сложил морщинистые пальцы в дулю и, к неудовольствию сидевших, поводил ей перед носами. – Накось выкуси! Вернутся они обратно?! Тогда корабельного плотника и еще троих отправили на ялике. Видели, как те вышли на берег, просигналили: «высадились успешно». Ждем день, ждем два… Что, вернулись? – Старик снова обвел всех многозначительным взглядом и опять сложил кулачок в дулю. – Накось выкуси! Видать, нашли проход в царство Беловодское, а то бы и без весел, на плавучей лесине, обратно к пакетботу выгребли. То я среди диких не жил, то я их не знаю…
К зиме, кому дал Бог, вернулись на Камчатку. А после я, грешный, двадцать лет ходил за море с купцами и промышленными, хотел еще раз те горы увидать. И что, увидал? – Старик снова заводил носом, складывая морщинистый кулачок…
– Ты, дед, дулю-то спрячь, – зароптали нетерпеливые.
Другие, боясь сбить рассказчика, зашикали:
– Пусть говорит как может!
– Годов через сорок, – продолжил слабеющим голосом, – слыхал я в Якутском от обозных, будто шелиховские штурмана дошли. А после еще кто-то. – Старик свесил голову на морщинистой шее, тяжко вздохнул: – Коли всякому вояжному стал открываться конец грешного света, значит, скоро всему конец и Божий суд.
Казаки забеспокоились, видя, что старик ослаб.
– Выпей другую чарочку, авось дух укрепит и голову прочистит! – налили ему из штофа.
– Чего не выпить, коли нальют! – молодецки встрепенулся старик. Но, влив водку в беззубый рот, долго кашлял, шамкал губами, вытирал слезы, после и вовсе ослаб.
– Солдата Ивана Окулова со «Святого Петра» не помнишь ли? – стал тормошить его Сысой, сунул ему в карман гривенный, поскольку старик только сипел, хрипел и мотал головой. – Помолись за покойного!
Вдвоем с Васькой они подхватили служку под руки и отвели в сторожку при церкви.
Катился компанейский обоз по Московскому тракту, убегая от весны, а она неслась следом, наступая на полозья саней: уже к полудню чернела и мокла колея, оттаивали кучи конских катыхов, возле них молодецки скакали и дрались веселые воробьи. Переменных лошадей
