них играли в карты, проигравшиеся в пух играли на людей. Играли не на конкретного человека, а как бы на некую абстракцию. При «выплате проигрыша» такая абстракция превращалась в смерть вполне конкретных лиц, которыми могли быть первый (чаще последний) в какой-либо очереди в магазине, первый, давший проигравшему закурить, ученик или учительница такого-то класса (невыплата проигрыша в уголовной среде грозила самым суровым наказанием, не исключая смерти). Фантазия уголовников не страдала однообразием, тем более их головы были одурманены чифирем.
Мы и в обычные-то времена в осенние сумеречные вечера старались идти из школы всем классом. Путь проходил мимо заборов лагерных зон, и нередко в деревянный настил тротуара перед кем-нибудь вонзался сточенный на нет тяжелый трехгранный напильник. Попади в любого, он бы прошил его насквозь, пригвоздив к тротуару. Дорогу себе мы подсвечивали фонариками. В тот день я забыл фонарик дома. На перемене я нашёл банку из-под сгущенки, гвоздем набил в ней дырочек, сзади примотал проволочку в виде ручки. После уроков стащил в гардеробе свечной огарок, и фонарик был готов. Мы шли, как обычно галдя и толкаясь, стараясь столкнуть девчонок с деревянного тротуара, который немного возвышался над землей. Каждая удачная попытка сопровождалась нарочито испуганным и одновременно радостным визгом. Затем следовало не менее шумное спасение. Нам было по 12–15 лет, и девчонки, и мальчишки, естественно, превращались в мужчин и женщин, между которыми со временем неизбежно должны начинаться вполне определенные отношения. Мой «фонарик» все сильнее раскалялся от пламени свечи. Расплавленные капельки парафина переливались через край банки и с легким шлепком оставались остывать на деревянном настиле. Я шел почти последним сразу за Марьей Ивановной, нашей учительницей. Вдруг из-под тротуарного настила в ее сторону метнулась какая-то тень. Я только что готовился выкинуть свой «фонарик» и, смутно разглядев человеческую фигуру в характерной зековской телогрейке, швырнул в нее банку с горящей свечой и расплавленным парафином. Раздался раздирающий душу вопль, банка видимо попала в лицо зеку. Сверху, сметая школьников, на перехват летели три фигуры. Не прошло и минуты, как бандит был скручен. Визг прекратился. Дрожь в моих коленях утихала.
В «органы» поступила ориентировка, что учительницу 5-го «А» класса проиграли в карты. Оказывается, нас и картежника пограничники «пасли» уже третий день. Я думаю, что про ученика 5-го «а» класса, обеспечившего пограничникам задержание, особо распространяться не следует – он почти месяц до праздника 7 ноября ходил героем.
Сказать, что моя отроческая жизнь в Комсомольске-на-Амуре била ключом – это не сказать ничего. Подростковые годы послевоенных мальчишек середины пятидесятых годов ХХ столетия проходили в не проходящих драках. Как верно пел Владимир Высоцкий: «Все от нас до почти годовалых толковищу вели до кровянки». Им «хотелось под танки», но не досталось «даже по пуле – в ремеслухе живи да тужи». Им оставалось
