Она была куплена специально для хозяйского дома – рабыня для утех. Михель была красива и благодаря своей красоте получала от жизни больше, чем другие: вкусную еду, мягкую постель, достаточно тени в жару, она не знала, что такое жажда и тяжелая работа. Михель была игрушкой хозяйского сына, одной из любимых игрушек, а на Ого она и не смотрела. Но Ого – не из тех, кто мог смириться и ничего не предпринимать. Стоило Михель выйти из дома, как он тут как тут – вьется вокруг нее. Он как-то умудрялся оказаться там, где Михель, даже во время всеобщей работы. Ого срывал для нее цветы, Ого пел для нее песни. А он пел так, что любой заслушается. У кутийца был чудесный бархатистый голос и отсутствием слуха он не страдал. Однажды они с Рохо сами сочинили песню для Михель: «Холодная красавица» – так она называлась.
Тогда им было весело. Хотя Рохо всегда знал, что добром это не кончится. И Инал знала, она не раз предупреждала сына и хмурилась, когда он заводил речь о Михель.
В конце концов что-то произошло; что именно, Рохо не знал, но Ого вызвали на суд к’Хаэля. Его обвинили в посягательстве на хозяйскую собственность. И перепуганная девушка сама свидетельствовала против него, рассказывая, что он отлынивал от работы и не давал ей проходу, предлагая непристойное. Сын к’Хаэля, низкорослый, жирный, как боров, парень лет двадцати, потребовал смерти Ого. Но Оргон был слишком жадным хозяином, чтобы вот так лишиться молодого крепкого раба. Он приказал избить Ого и продать его.
В последний раз Рохо видел друга привязанным к столбу с исполосованной плетьми спиной, на которую хозяйский сын заставлял Михель плескать соленую воду. Михель плескала и смеялась – а его друг… его брат… орал от боли.
Рохо так и не узнал, разлюбил ли после этого Ого Михель или нет. На следующий день его увезли к другому хозяину, и вряд ли этот другой лучше Оргона.
Рохо не помнил, как попал к к’Хаэлю. Другие говорили, что ему тогда было лет шесть-семь. Сейчас ему семнадцать. Две жизни прошло. Семь лет на свободе, которых он не помнит, и десять лет в рабстве, которые помнит очень хорошо. Их не забыть – они впитались болью, въелись отчаянием в его кровь. Каждая слезинка, каждое оскорбление, каждая рана, каждая смерть…
Там, откуда убежал Рохо, уже не было старика Рулка, который знал все на свете. Он умер, не дождавшись своего глотка воды на полуденном солнце, выбирая камни из сухой почвы нового поля. Рохо сглотнул слезы. Старик Рулк вырастил его, он научил его всему на свете: он и еще мать Ого – рыжеволосая Инал.
Рулк ослаб. Он присел прямо на землю, поджав ноги и опершись костлявой рукой о лежащий рядом камень.
– Пить… – прохрипел он, обращаясь к надсмотрщику. Рохо был в этот момент шагах в тридцати от него. Он выпрямился, бросил поднятый было камень и посмотрел в сторону, где сидел старик. – Дай немного попить…
– Еще рано! – ответил надсмотрщик, отворачиваясь от старого раба.
Рулк протянул к нему скрюченные пальцы.
