субъект совершает «грех» с целью провокации наказания, именно последнее является объектом его настоящего глубинного удовольствия. Таким образом, вопрос усложняется: необходимо знать, является ли первичное либидинальное удовольствие истинным объектом желания или же оно необходимо лишь для того, чтобы спровоцировать садизм Сверх-Я и чувство вины, эротизация которого является объектом, вытекающим из этого процесса. Необходимо отметить, что в клиническом плане может возникнуть некая одновременность в возникновении чувства вины или садизма Сверх-Я и мазохизма, свойственного Я[9]; они могут следовать друг за другом или дополнять друг друга, необходимо отделять часть одного от другого и чувствовать в каждый момент, что именно сейчас преобладает; также их нужно различать, наблюдая, как происходит переход от одного к другому, от чувства вины к мазохизму, и наоборот.
Возьмем в качестве примера страсть к игре Достоевского, которую Фрейд анализирует в статье «Достоевский и отцеубийство». Как известно, в этой статье проблема чувства вины и мазохизма занимает большое место: «Опубликование его посмертного наследия и дневников его жены ярко осветило один эпизод его жизни, то время, когда Достоевский в Германии был обуреваем игорной страстью. Явный припадок патологической страсти, который не поддается иной оценке ни с какой стороны. Не было недостатка в оправданиях этого странного и недостойного поведения. Чувство вины, как это нередко бывает у невротиков, нашло конкретную замену в обремененности долгами, и Достоевский мог отговариваться тем, что он при выигрыше получил бы возможность вернуться в Россию, избежав заключения в тюрьму кредиторами. Но это был только предлог. Достоевский был достаточно проницателен, чтобы это понять, и достаточно честен, чтобы в этом признаться. Он знал, что главным была игра сама по себе, le jeu pour le jeu. Об этом свидетельствует его страстное и нерациональное поведение» (Freud, 1930, p. 31; курсив мой. – Б. Р.). Таким образом, мы наблюдаем эту страсть к игре, удовольствие от игры, одновременно аутоэротическое и эдипово желание, что вызывает у Достоевского чувство вины. Фрейд подчеркивает это несомненное чувство вины, потому что Достоевский нуждался в «предлогах» чтобы утоляться; впрочем, в одном из примечаний Фрейд цитирует Достоевского, который защищается от игры «алчностью»[10]. Но в следующий момент этот пейзаж либидинального удовольствия и виновности меняется: «…а также нечто другое… он не может остановиться, пока полностью не проиграется. Игра являлась для него средством самонаказания. Тысячи раз он клялся своей жене не играть вовсе, или не играть в этот день, и он нарушал это слово, как она рассказывает, почти всегда. Если он своими проигрышами доводил себя и ее до крайне бедственного положения, это служило для него еще одним патологическим удовлетворением» (ibid., p. 32). В чем суть этого вторичного патологического удовольствия и желания кастрировать самого себя, как это можно понимать?
Вот что говорит об этом
З. Фрейд писал: «Обращение садизма против собственной персоны регулярно происходит при
«Важна игра сама по себе, – пишет он в своих письмах. – Клянусь вам, это не жадность, даже если я очень нуждался в деньгах».
