Однозначный ответ на этот вопрос дать довольно сложно. Интересный строки оставил в письме австрийскому министру-президенту графу К. Ф. фон Буоль-Шауэнштайну председатель Союзного сейма во Франкфурте и по совместительству австрийский представитель в Сейме граф И. Б. фон Рехберг унд Ротенлёвен: «Пруссия, составляя в одиночку треть (Германского – В. Д.) союза, заявляет наравне с Австрией претензию на роль европейской великой державы. В этой связи, вероятнее, что своим прежним признанием она более обязана единству с Австрией и Россией в рамках Священного союза, нежели действительному представлению о великой державе, которое зависит от размера ее территории и ее материальных ресурсов»[251].
Бисмарк не разделял стремление официального Берлина остаться в составе европейской пентархии любой ценой. Критически он относился к ее участию в этом невыгодном для нее конгрессе великих держав, поскольку Пруссия «рисковала одним махом лишиться плодов двухлетней мудрости и спокойствия, которые выражены в нашем единении с германскими государствами, в улучшившихся отношениях с Россией и в нашей прочной и влиятельной позиции по отношению к воюющим сторонам»[252]. Бисмарк полагал, что на конгрессе Пруссия невольно присоединится к требованиям западных держав и ухудшит, тем самым, свои отношения с Россией. Его желание сохранить прусский нейтралитет не только соответствовало чаяниям прусского ландтага[253], но также полностью совпадало с планами Петербурга[254]. В этом он убедился из петербургских писем, которые ему давал читать российский представитель во Франкфурте барон Ф. И. Бруннов.
Бисмарк прекрасно понимал, что отстаивание политики нейтралитета будет раскритиковано в Берлине интригующей против него придворной партией, поэтому он всячески стремился доказать свою преданность исключительно прусским интересам. Следующая фраза из письма Мантейффелю ярко характеризует политическую установку Бисмарка, объясняет истинные цели его благожелательной позиции в отношении России: «Я бы не хотел оставить у Вашей светлости впечатление о том, что я будто бы подвержен политике чувств по отношению к загранице. Интересы Пруссии представляют для меня единственную ценность, которой я придаю значение при продумывании нашей политики, и если бы перспектива требовала быть полезным каким-либо образом этим интересам даже участием в войне с Россией, я не принадлежал тогда бы к противникам такой войны. Я вообще не ручаюсь за то, что в Петербурге думают об обязанности быть нам благодарными»[255].
Пруссия была приглашена на заседания конгресса, закончившего свою работу 16 апреля 1856 г. Определяя позицию Пруссии в новых обстоятельствах, принц Вильгельм рассчитывал на укрепление отношений между Берлином, Лондоном и Веной[256]. В самой Германии надеялись на то, что подписание мирного договора даст толчок для углубления политической и экономической интеграции Австрии и Пруссии в рамках Германского союза[257].
Бисмарк
Rechberg an Buol. 28. II. 1856 // HHStA Wien. PA II 35. Deutscher Bund. Berichte 1856. I–VII, fol. 228–242. Bericht. Behändigte Ausfertigung. Praes.: 2. März 1856; см. также: QGDB. Bd. 2. S. 803.
Бисмарк – Герлаху. 11.II.1856 //
См., например: SBVPHA. 1855. Bd. 2. Berlin, 1856. S. 505, 507, 681, 684, 876.
Wilhelm an Friedrich Wilhelm IV. 18. II. 1856 // WWB. S. 517.
Bismarck an Manteuffel. 16. II. 1856 // GW. Bd. II. S. 126.
Wilhelm an Friedrich Wilhelm IV 4. IV 1856 // WWB. S. 522.
