который открывался в связи с осуществлением моего решения, манил такой зверской притягательностью, таким невероятным эротизмом восторга, как будто это был единственный водопад в мире, в котором не иссякла влага.
Где же таились и гнездились эти божественные мысли, эти коварные идеи, принесшие такое облегчение отяжелевшему существованию? Видно они медленно прорастали сквозь твердыню жизни, питаясь соками небывалой надежды. Этот долгий и мучительный процесс рождения истины все же разрешился. Истина есть, и она здесь. И она проста, ее простота граничит с красотой и невиданной святостью. Нездешней, небывшей святостью. Еще раз вобрав в себя пьянящую прохладу майского вечера, я вышел из дома в полной решимости и готовности осуществить то, чему суждено было свершится уже давно, очень давно. Эта решимость показалась мне настолько живой, бодрой и здравомыслящей, что вызвало странное ощущение. Это какое-то противоречие: то, что было направлено против жизни, оказалось само исполнено высшей жизненности и восторга.
Пройдя несколько кварталов по опустевшим улицам, я остановился, раздумывая, что делать дальше. Взгляд скользил по темным окнам высоких домов, внутри которых уже давно кончилась дневная жизнь. Люди спали и видели сны, задыхаясь в мутном чаду своих страхов и фантазий. Их очень много этих людей и фантазий, и они ничего не стоят. В некоторых окнах горел одинокий тусклый свет.
Осуществил ли я задуманное? Я не знаю точно, но это и не важно, поскольку свершилось главное – с мира спала пелена обязательного существования. Этот жесткий саван, которым было накрыто все, буквально все, теперь развеян в прах, развеян по таким бесконечным закоулкам мироздания, что следов его не обнаружить вовек. Никогда более не будет довлеть надо мной проклятие обязательного существования. Жизнь невозможна, поэтому она и не нужна!
Вот прозрение и озарение, которое единственно может принести блаженное чувство свободы, той свободы, о которой всегда лишь призрачно мечтали, не в силах ее достичь. И поэтому отчаивались и отдавались во власть неумолимого существования, которое всегда было плотно закутано саваном обязательности.
Теперь все иначе! Та возможность божественной сладости, сладости, называемой счастьем, здесь и сейчас, она так близка, всегда близка, что ее пьянящая близость сводит с ума, наполняя жизнь новым неведомым восторгом и перспективами. Мне показалось, что я раскрыл тайну всех древних учений, всегда стремившихся к освобождению и достижению блаженства. Почему-то всегда думалось, что нужно освободиться от чего-то в самом существовании, в то время, как нужно освободиться от самого существования. Причем без всяких теорий и концепций, без всяких «аскетических принципов», направленных на достижение чего-то, лежащего за пределами существования, по крайней мере, на самосовершенствование как высшую цель. В том-то все и дело, что не надо никуда стремиться, не надо ничего достигать и ничего совершенствовать ни вне себя, ни в себе.
