по-нашему, как и мы – их язык. Ни один вернувшийся из изгнания левантиец не говорил, что местные агрессивны.
Я вымыл руки последними каплями воды из своего бурдюка и вытер их об рукав мертвеца.
– Ладно, пошли, – сказал я. – Пока не появились какие-нибудь новые глупцы, напрашивающиеся на неприятности. Кишава?
Охотница закинула мешок с оленьим мясом на плечо.
– Надо поспешить, – сказала она, пока остальные тоже собирали мешки. – Надвигается ночь.
– Так поспешим.
Перекинув через каждое плечо по мешку с головами, Эска пошел в лес вслед за Кишавой, и я подал знак остальным идти за ним. Джута был последним, а я замыкал строй. Хотя Джуту еще не произвели в Клинки, его мешок с мясом был такого же размера, как и у остальных. Лицо так и осталось сосредоточенным и хмурым.
– Что, парень, рука болит?
– Как будто целый день натягивал тетиву, – ответил он из-под окровавленной пелены волос, которые так и норовили упасть ему на лицо.
Мы шли под темным пологом деревьев, жужжащие насекомые облепляли то потные руки, то лоб, то садились на взмокшую под рубахой спину.
– Проклятые мухи. – Джута отогнал мух от своей кровавой ноши. – Это правда необходимо, капитан? Они же не были воинами.
– А старейшина Петра была воином?
– Нет.
Мы шли вдоль удлиняющихся теней по следу Клинков, темной веной струящемуся меж деревьев.
– Но ее душу освободили?
– Да.
– Вот ты и ответил на свой вопрос. В глазах Нассуса все души одинаковы. Если мы оставим хоть одну взаперти в ловушке плоти, то нанесем величайшее оскорбление Создателю.
Он кивнул и уставился себе под ноги, на сухой подлесок. Он усвоил урок, хотя не я должен был его преподать. Я-то выучился всему у гуртовщика, как всякий юный левантиец из гурта Торинов. Точнее, как учились все юные левантийцы до того, как гуртовщик Риз пустил к нам миссионеров. Позволил им нам помогать. Позволил остаться. Позволил говорить.
У меня заныло сердце, и всего на мгновенье мне страшно захотелось вернуть все вспять, чтобы мы по-прежнему жили дома, под палящим солнцем, охотились и приносили своему гурту добычу. Но ничего уже не воротишь. И если бы я мог выбирать, то снова отдал бы те же приказы.
– И что будем делать с головами, капитан? – спросил Джута, оторвав меня от размышлений. – Здесь же нет храмов.
– Нет храмов Нассуса, но местные-то храмы есть. Будем нести головы, пока не сможем освободить души покойников.
Я чистил нож перед костром, а тем временем всем раздавали еду на двадцати потрепанных оловянных тарелках, тонких как листики. Мы поступили разумно, бросив остальные восемьдесят тарелок и освободив место для инструментов и припасов, но каждый раз, когда начиналась борьба за очередь на раздачу еды, я жалел о своем решении.
Эска, как всегда, шушукался со своими приятелями подальше
