Невозможно понять, что делает автор: то ли искренне сочувствует герою, то ли смеется над ним, то ли то и другое вместе. Если все сказанное правда, то автор рассказов – Игорь Силантьев – настоящий метамодернист.
Сюжеты его рассказов с первого взгляда просты, если не сказать примитивны. Но при более внимательном прочтении в них обнаруживается скрытый смысл. В каждом не-событии прячется событие, а грань между этими противоположностями становится еле ощутимой. Свет в московских чебуречных и питерских рюмочных далекий, как от звезды. В мире сплошной кавардак, а небо над миром – тихое. Упавшее дерево распадается на кусочки и готово исчезнуть в небытии, но окружается мелкой лесной жизнью – «а Боженька глядит на суету всю эту с соседнего дерева и радуется чему-то». Действие рассказов Силантьева – постоянная перемена мотивов, где пуховик превращается в ковер-самолет, а трусы начинают петь песни. Человек живет внутри шляпы, а сама шляпа оказывается поводом для парадоксальной рекламы.
В художественном мире писателя слова и вещи ведут между собой нескончаемый бой. В результате слова отделяются от поступков героев и начинают вести собственное существование, подобно нулевым морфемам в лингвистике. А иногда они отделяются от вещей и событий настолько, что становятся пустотой, как в рассказе «Заноза». Но мы-то с вами знаем, как говорил Василий Иванович Чапаев в известном романе, что любая форма – пустота, потому что пустота – это любая форма, а в сочетании «дыр, бул, щил» «смысла больше, чем во всей поэзии Пушкина» (А. Крученых).
На протяжении всей книги автор борется с текстовым пространством. Когда это ему удается, пространство сжимается и наполняется гиперсмыслом. В противном случае оно растекается в разные стороны, заставляя нас сосредоточится на отдельно взятых фрагментах. И вот здесь вдруг неожиданно среди хаоса и абсурда появляются миниатюры, полные лиризма, как в рассказах «Чемодан без ручки» или «Рыбалка».
При чтении книги нас охватывает постоянно меняющаяся гамма чувств. Отсутствие согласованности сначала удивляет, затем понемногу начинает раздражать, и, наконец, навязывает свой порядок изложения и ритма. Вот тут ты и начинаешь жить в таком придуманном, но удивительно похожем на реальность мире. Проза Силантьева как бы втягивает читателя внутрь себя, часто против воли последнего. Это явно нескучная проза, где все время что-нибудь да случается. В рассказе «На проводе» мы вновь стакиваемся с электриком Петровым, который «зачем-то надел на шею провод», а почта становится тем местом, где Тянитолкаев тщетно пытается обрести контакт с внешним миром, но опять-таки проваливается в сплошное безмолвие.
Настасья Хрущева назвала метамодернизм цветком, выросшим на хитросплетениях ризомы посмодерна. Весьма возможно, что предлагаемая книга окажется одним из цветков из этого весьма современного букета.
И
И встал предо мною свет.
А я?
Я покатился завшивленым комочком и свалился в мышиную норку.
И мыши обнюхали меня.
Письмо счастья
Учитель географии Константин Евгеньевич, придя из школы домой, получил письмо. Вернее, не получил, а вытянул его, сложенное самолетиком, из дверной щели.
Это было написанное корявым почерком письмо счастья.
Константин Евгеньевич зашел в дом, закрыл входную дверь на щеколду, надел очки и принялся читать, разбирая наползающие друг на дружку строчки.
«Мир тибе добрый чилавек и щастия. Пусть дом твой станит полнай чашай. Штоп всиво у тибя была. Денег штоп три мешка и машына и дача и жына маладая и барахтаца с ней будиш. А штоп всё эта была, пирипишы эта письмо девить раз и в двери людям засунь. А не сделаиш таво и будит тибе нидобрая».
Константин Евгеньевич хмыкнул, сложил письмо обратно самолетиком, вышел в подъезд и аккуратно подсунул бумажку под дверь соседу своему дядьке Васе сантехнику, регулярно и буйно бухавшему по вечерам.
– Пусть почитает, – позлорадствовал географ.
Ночью того же дня Константина Евгеньевича, человека вроде бы и не хворавшего совсем, прихватил Кондратий, так что утром, после небольшой суматохи соседей и участкового, отправился учитель географии вместо школы в морг.
А дядька Вася пришел домой после ночной смены и не застал всей этой беды.
Подобрал дядька Вася с полу самолетик, прочитал его на три раза, почесал затылок, вырвал из затрепанной школьной тетрадки девять листков и аккуратно, слово в слово, переписал письмо. И даже ошибку в ошибку, поскольку в грамоте силен не был и ошибок просто не заметил.
Потом дядька Вася еще почесал затылок, взял письма и разнес их по подъездам и по дверям незнакомым людям.
Утром следующего дня
