его как раз к Новому году, бабушка все мыла посуду и каждый день норовила оторвать лишний листок календаря, словно это могло ускорить возвращение сына. «Как никогда долго», – вздыхала она и автоматически смотрела на часы.
Отца, и правда, уже не было давно – уезжал, когда лежал снег, которого сейчас, в декабре, нет. Уезжал спешно, в ночь. Лишь с бабушкой присели на дорожку, а Андрей, больной, вышел в желтый от лампы коридор. Отец был мрачен, и свет усиливал тени на его бледном лице. Те небольшие несколько минут с ними в коридоре сидела растрепанная тревога. И ушла она вместе с отцом в открытую дверь, оставив свой неприятный ворсистый хвост…
А потом ничего, стало легче, хвост истончился и вытянулся сквозняком через пару недель. Отец сообщал, что дежурство идет нормально и «янки не высовывают носа». Бабушка не пыталась это объяснять, считая Андрея еще маленьким для подобных разговоров. Но Андрей прекрасно понимал, что речь идет об американцах, которые плавали там же, где и отец – на Северном полюсе, и, так же как и отец, были готовы стрелять, выполняя приказы своих генералов. То, что они «не показывали носа» тогда, а потом полгода спустя, очень даже радовало домашних капитана Медина. Ведь он был единственной опорой у своей престарелой матери и болезненного сына в бурной и непредсказуемой, местами порывистой, России.
«Возвращайся, папка, мы тебя ждем», – тихо шептал мерзлыми вечерами, сидя на подоконнике, одинокий Андрей, вглядываясь в тоскливые огни северного города. Где-то там спал Колька, где-то – поверженный Лешка Григорьев, всезнайка Озерский, хулиган Волчек и Виталик Моталин. А еще спала девочка Лиза. Лиза Васнецова. Создание невероятной красоты. По крайней мере, так считал Андрей, потому что он был в нее беззаветно влюблен. И как это иногда бывает – влюблен тихо, трепетно и безмолвно, нежным огоньком из незаметного окна. Свет от него Лизу не достигал, хотя она и жила с Андреем в одном дворе. Не настигал и в школе. «Это притом, что учимся в одном классе», – сокрушался Андрей, вспоминая, как раз или два сидел с ней за одной партой. Ну и конечно, осенью, стоял на линейке.
Лизу он провожал и встречал каждый день. Из окна своего седьмого этажа. Говорил ее силуэту теплые слова, махал рукой, иногда рисовал сердечки, надышав на холодное стекло.
– Я бы «ли» на «ко» заменил, – язвительно заметил как-то Колька, увидев оконное сердце и надпись «Лиза». Пока Андрей складывал предложенное слово, Колька пояснил: – Ты вот тут сидишь, обмотанный в шарф, и ничего про нее не знаешь. А она такое вытворяет! Притом, что отличница.
Фраза про отличницу выдавала в Кольке неугасающую досаду отвергнутого лизиного поклонника. Его, конечно, тоже можно было понять: Лиза отвергла некрасиво – рассмеялась при других девочках в пунцовое от волнения лицо Кольки, когда тот пытался перед ней объясниться. После того случая Колька два дня не мог вразумительно сказать ни слова. Андрей про этот эпизод знал, и очень часто представлял себя на месте друга.
