рявкнул Лунев.
– Прошу прощения, господин полковник. – Новый гость отпустил взятое на излом запястье жандарма, и тот, как-то сразу обмякнув, начал растирать пострадавший сустав. – Разрешите представиться, ротмистр Чарновский!
Глава 5
Любовь движет горы, оставляя на их месте великое множество камней преткновения.
Император шел, расстегнув шинель, не обращая внимания на то и дело срывающийся резкий ветер. День выдался солнечным и морозным. Но сейчас холод почти не чувствовался, только скрипевший под ногами снег напоминал о буйном нраве русской зимы.
– А вот скажи, Сандро, – Николай II повернулся к шедшему чуть позади него мужчине средних лет в ментике лейб-гвардии гусарского полка, – как по-твоему, в чем есть счастье российское?
– Процветание под твоим мудрым правлением, Ники! – не впадая в долгие раздумья, отчеканил тот, кого государь именовал Сандро.
Николай чуть заметно улыбнулся и покачал головой.
– Сандро, дорогой мой, к чему это пустословие?
Александр Георгиевич, герцог Лейхтенбергский, или, как его называли в семейном кругу, Сандро, был в родстве с императором. Правда, не слишком близком, но это только укрепляло их дружеские отношения. С начала войны он состоял при командующем Северо-Западным фронтом и лишь нынче утром прибыл в Царское Село со срочным пакетом.
Государь и гусар остановились возле памятника у входа в лицей.
– «Все те же мы, – прочувствованно вымолвил Николай II. – Нам целый мир – чужбина. Отечество нам – Царское Село». Как не согласиться с гением? Здесь, только здесь я чувствую себя истинно дома. Когда б не императорский долг… Но, увы, Сандро, сей жребий завещан роду моему от века до века. Россия подобна тем самым красавцам-скакунам, которых поставил на Аничковом мосту великий Клодт – та же сила, мощь, та же необузданность. Россия, друг мой, – стихия, стихия неукротимая, подобная урагану. Не человеческому велению, но лишь божьему промыслу по силам совладать с ней.
Что я?! Лишь человек! Всякий мастеровой думает и страдает не менее, а может, и поболее моего. Но разве мастеровому нужно процветание России? Разве заботит его, как станут говорить о его Отечестве за каким-нибудь океаном? Отнюдь нет. Ему бы щи погуще да мед послаще. Есть крыша над головой – и славно. Но попробуй на его кус посягни – вмиг шум пойдет: какой царь злой и как бедного труженика в дугу гнет.
– Но ведь факт, Ники, что при тебе страна богаче стала, и народ воспрял.
– Все так, Сандро. Да только радости в том нет ни мне, ни народу. Ведь настоящую смуту затевают не тогда, когда все из рук вон плохо. Тут от тоски и отчаяния за топоры да вилы хватаются или молят о снисхождении. А вот когда представляется, что знаешь, как будет еще лучше, вот тогда-то революции и свершаются.
– Ты нынче печален, Ники.
– Да, немного. Вот гляжу на памятник и думаю о несправедливости,
