от власти, какими бы благими намерениями оно ни прикрывалось, есть несомненное государственное преступление. Теперь же, в часы войны, это еще и преступление военное. А стало быть, кому, как не военной контрразведке, им заниматься? Логично? Вполне! Значит, сомнения прочь, господин полковник, и марш-марш!
Первым делом надлежит сформировать группу из людей надежных, проверенных и знающих дело наилучшим образом. Знать бы только, где ж таких нынче сыскать? Старые испытанные соратники как один в действующей армии: кто вот так, как он, в контрразведывательных отделениях, а кто и попросту строевыми офицерами.
Великая беда для России – отсутствие правильных разведывательных и контрразведывательных служб. Все случайно, все кавалерийским наскоком. Сегодня ты состоишь при Особом Делопроизводстве главного управления Генерального штаба и решаешь, быть может, участь державы, а завтра – начальственный ветер переменился, и ступай полком командовать!
Лунев неспешно перебирал в памяти имена тех, кто мог бы сослужить добрую службу в этом непростом деле… Нет, никого.
Хотя, впрочем, почему же нет? Платон Аристархович невольно улыбнулся. Пред внутренним его взором возникла тучная фигура забавного человечка, напоминавшего небольшой монгольфьер в золотом пенсне. Сходство увеличивалось еще и тем, что коротышка пыхтел при ходьбе, точно горелка под воздушным шаром. Звался сей яркий образчик человеческой породы Христиан Густавович Снурре. Коллежский асессор и кавалер. При всей своей внешней непрезентабельности этот потомок шведского вахмистра, взятого в плен еще при Шлиссельбургской баталии, был самым въедливым, самым тщательным архивистом в департаменте полиции. А архивы, как гласила популярная в коридорах Особого Делопроизводства пословица, – есть верная смерть шпиона.
Здесь, кажется, предстояло иметь дело с врагом внутренним. Но – кто знает, кто знает! Наверняка Снурре должен быть в Петрограде. Невероятно, чтоб Христиана Густавовича отправили на фронт, а уж добровольцем представить его – и подавно сверх всяких фантазий!
Стройный ход мыслей Лунева был прерван самым неожиданным и бесцеремонным образом.
– Ах ты, шпионка! – донеслось из коридора. – Ах, гадючье семя!
– Помилосердствуйте, господин штабс-капитан! Да что ж вы такое делаете-с?! – Второй голос, не такой яростный, скорее испуганный, принадлежал давешнему служителю Царскосельской железной дороги.
– Изыди, каналья! – продолжал бушевать неведомый крикун. – Ты что же, с ней заодно?! Родину продаешь, скотина?! На Иудины сребреники позарился?
За дверью послышался вскрик и звук падающего тела.
– Ну вот ты и попалась, паскуда! – разъяренный голос доносился совсем рядом. Лунев готов был поспорить, что неизвестный ему офицер изрядно нетрезв. Он тяжело вздохнул, поднимаясь с обитого темным плюшем дивана, и шагнул к двери.
Картина, представшая его взору, действительно не радовала.
