неординарно. Он выискивает какую-нибудь строительную площадку, чем грязней, тем лучше, и самозабвенно топчется на первом этаже возводимого здания, извозюкивая в цементной пыли дорогие ботинки. Потом, даже не подумав почиститься, Рокотов влезает в свой роскошный джип и катит к Анюте. Супруга открывает дверь, в руках у нее нет скалки, но выражение ее лица таково, что большая часть мужиков мигом бы упала на колени.
– Где ты был? – ледяным голосом спрашивает Анюта.
– К любовнице ездил, – сообщает чистую правду Сеня.
И тут его ласковую женушку просто сносит с катушек.
– Врун! – вопит она. – Посмотри на свои туфли! Опять сам показывал клиенту квартиру? Ну сколько раз тебе, козлу, говорить: не шляйся по недострою! Для этого есть специально обученные люди. Ты же хозяин огромной строительной корпорации, а не риелтор хренов. Скройся с глаз!
Анюта считает вредной привычкой посещение строек. Вот вам придет в голову такое? То-то и оно!
К чему это я занудничаю? Да просто так, от плохого настроения и нахлынувшей депрессии. А еще оттого, что одна из моих привычек – жить спокойно в своей комнате, зная, что никто без особой необходимости не ввалится ко мне, – теперь грубо нарушена.
Я с детства любил одиночество. Отец рассказывал, как в момент прихода гостей маленький Ванечка старательно отворачивался от милых тетенек, пытавшихся обнять или поцеловать его, и мигом ушмыгивал в детскую. Сколько раз мне доставалось от Николетты за подобное поведение!
– Вава, – злилась маменька, – не будь букой, изволь улыбаться людям и поцелуй Коку.
Один раз я по малолетству попытался сказать родителям правду.
– Не хочу целовать.
– С какой стати? – взвилась Николетта. – Кто спрашивает о твоих желаниях? Изволь делать то, что велят! Живо обними Коку и Маку.
Но я в тот день решил проявить несвойственную мне настойчивость и попытался объясниться.
– От Коки ужасно пахнет сладкими духами, а Мака противно слюнявит мне щеку, просто тошнит от них обеих!
Гнев, павший на голову маленького Вавы, был настолько ужасен, что потом до десяти лет я безропотно выходил вечером в прихожую, шаркал ножкой, кивал головой и с тоскливой улыбкой выслушивал щебетание усыпанных каменьями дам.
– Ах, Вава, ты так вырос! Просто невероятно, только посмотри, Николетта! Совсем взрослый мальчик!
Наверное, следовало сказать:
– Что вы так удивляетесь? Ведь приходите сюда два раза в неделю и видите меня постоянно!
Но, повторюсь, до десяти лет я стоически терпел объятия, поцелуи и прикосновения чужих, пахнущих разными, не всегда приятными ароматами рук к своей голове. А еще есть категория людей, которые обожают щипать детей за щеку, приговаривая: «Красавец растет». Не знаю, как другие малыши, а меня корежило от такой «ласки».
Перейдя в четвертый класс, я внезапно понял, каким образом можно избавиться от напасти. Когда Николетта, разряженная в пух и прах, влетала в мою комнату с воплем: «Как? Ты еще не в костюме? Немедленно одевайся и иди в гостиную, Кока пришла!» – я медленно отрывал глаза от книги и покорно говорил:
– Уже бегу, только напиши записку.
– Какую? – настораживалась Николетта.
– Ну… обычную… «Ваня Подушкин не выполнил сегодня уроки, потому что дома были гости!»
Первое время, услыхав такую просьбу, Николетта восклицала, выпихивая меня в коридор:
– Ну и ерунда! Конечно, напишу! Эка проблема.
Но я не ждал мгновенного успеха, был упорен, словно китаец, перебирающий рис, и в результате добился нужного эффекта. Через месяц после начала «акции» моя классная руководительница, заслуженная учительница РСФСР, дама, увенчанная за свои заслуги орденом, заявила на родительском собрании:
– К сожалению, в нашем классе не все благополучно. Ваня Подушкин, вероятно, останется на второй год. И мальчика нельзя обвинять, учиться ему мешает семья…
Гневные обличения полились на Николетту, на столе появились все написанные ею цидульки, родители с нескрываемым возмущением смотрели на маменьку. Николетте, красной от злости, пришлось оправдываться. В советские времена вечеринки считались делом несерьезным, почти порочным, а мать, разрешающая сыну не делать уроки, приравнивалась по статусу к запойным алкоголичкам.
После этого случая меня оставили в покое. Один раз папенька зашел в мою комнату и с тоской спросил:
– Ты, конечно, не выйдешь к гостям?
– Нет, – быстро ответил я, – завтра делаю доклад по истории.
Из груди отца вырвался тяжелый вздох, перешедший в стон, и он
