любви, которые, я знал, навсегда останутся со мной.
Я больше не цеплялся за жизнь.
Я слышал небесные напевы флейт и перезвон крохотных колокольчиков, даже звуки ангельского хора.
Я выдохнул, и это был словно мой последний вздох.
Я пребывал в таком блаженстве, что не сразу почувствовал, как крепкая рука ухватила меня за ворот куртки.
Меня выдернули из кузова грузовика.
Немецкий офицер, один из тех, кто надзирал за рабочими-евреями на заводе, занимавший, как я считал, у нацистов важный пост, потому что все остальные при виде него выпрямляли спины, щелкали каблуками и выкрикивали приветственное «Хайль Гитлер», вытащил меня наружу. Раньше, когда на завод приходили инспекции, он показывал на меня и говорил, как быстро и продуктивно я работаю. Он крикнул эсэсовцу с винтовкой, что я ценный кадр и работаю быстрей, чем двое взрослых мужчин вместе взятых. Мне просто надо время, чтобы поправиться. Меня нельзя убивать.
Небесная музыка прекратилась, и мама с папой исчезли.
Азраэль тоже скрылся, и небо снова стало серым, сочащимся дождем.
Глава вторая
Мы стремимся оставаться верными своим мертвецам.
7 июня 1945 года
Поезд внезапно остановился, разбудив меня.
Я потер глаза и выглянул в окно. Сквозь облака на землю прорывались солнечные лучи, и длинные тени ложились на бескрайние пшеничные поля. Моя левая рука, которую я подоткнул под ногу, онемела. Я сжимал и разжимал пальцы, пока чувствительность не вернулась, а потом поднял руку и отодвинул штору на окне. Абрам Чапник, которого я называл Абе, сидел напротив меня. Он тоже потянулся к окну, и мы вдвоем высунулись вдохнуть свежего воздуха Франции.
Спокойные, мы слушали утреннюю песню воробьев, карканье вороны где-то вдалеке и мычание коров, переговаривающихся друг с другом.
Я прикрыл глаза и подставил лицо солнцу.
– Гляди! – воскликнул Абе. – Гляди скорей!
Он ударил меня ногой по лодыжке.
– Ай! – вскрикнул я, широко распахнув глаза.
И инстинктивно стиснул кулаки, готовый нанести удар.
В последний раз, когда я ударил Абе, мы с ним были в Бухенвальде, концентрационном лагере, и еще только-только начиналась весна. По ночам пронизывающий холод проникал к нам в бараки сквозь щели в стенах. Над нами ревели аэропланы. «Американские бомбардировщики», – шептал Яков Никифоров, известный также под именем Яков Гофтман. Яков был высокий мужчина, артист то ли Московского цирка, то ли Большого театра – точно я не помнил, – который взял нас с Абе под свое крыло[3]. За день до того Яков сказал нам с Абе: «Американцы уже близко, бомбят Веймар». Члены подполья в Бухенвальде, по его словам, сумели пробраться на крыши бараков, стоявших в глубине лагеря, и выложили SOS белыми тарелками, украденными из нацистской столовой, чтобы американцы не бросали бомбы
Гофтман Яков Семенович, клоун-эксцентрик Ростовского цирка. Попал в немецкий плен осенью 1941 года под Ельней. Ради сокрытия еврейского происхождения в плену пользовался чужими документами на фамилию Никифоров. Активный участник подпольного лагерного движения. После войны вернулся в Ростов.
