русской души.
К вечеру в хостел стали съезжаться местные вельможи с семьями. А потом и сам шах шамаханский с дочкой заявились. Литераторы начали выходить на сцену и читать свои душещипательные произведения.
В качестве рефери выступал сам шах, который ради чистоты соревнования прилепил дочке под глазами по кусочку туалетной бумаги и, если вдруг растроганная слезинка выкатится из прекрасных глаз царевны, то, стало быть, проняло красавицу, да так, что теперь не отвертишься. Сама же Гюзель Шамаханская на сентиментальную особу не сильно смахивала. Это была скорее язвительная и ироничная девица, которая в процессе состязания отпускала колкие резюме в адрес сюжета читаемого произведения, а зачастую и самого литератора. Пикантности этому литературному ристалищу придавало то обстоятельство, что все проигравшие писатели на год поступали в рабство к шаху и как говорили вокруг, еще никто после этого года из неволи не воротился.
После того, как Карла услышал, какую пургу несут местные инженеры человеческих душ, он понял, что сегодня армия рабов шаха изрядно пополнится.
Тем временем на сцену вышел Софокл. Со свойственной грекам пафосностью он сразу начал нагонять на слушателей героическую тоску. История была про двух братьев Полиника и Этеокла. Один защищал город Фивы, а другой наоборот всех предал и перешел на сторону агрессора. Предатель Полиник был убит и царь Фив Креонт запретил хоронить коллаборациониста. На это не смогла пойтить его сестрица Антигона. Креонт снова рассердился, теперь уже на непослушную девицу, да так сильно расстроился из-за этих непутевых детей, что велел замуровать девку в скале. Но Антигона поразмыслила и решила, что ей нет никакого фарта париться среди камней. Кому понравится света белого не видеть, да еще и без косметики со смены белья? И решила она свести счеты с жизнью, и тем самым (вот дурра!) насолить жестокому Креонту. А ее аккурат любил сын царя Гемон, который тоже заколол себя, так как без Антигонушки все тот же свет белый ему показался серым. Очень из-за этого расстроилась его мать – царевна Фив Эвридика и тоже наложила на себя руки.
Одним словом все умерли кроме царя, у которого от такого всеобщего суицида случился поморок и он понял, что есть он тварь дражащая перед Богами, а не человек, как он раньше о себе думал.
Рассказывал эту историю Софокл путано и долго. Гузель вся изъерзалась на своем троне и в конце повествования спросила:
– Так я не поняла, чего они все счеты с жизнью-то сводить начали?
Обескураженный таким поворотом Софокл пояснил:
– Как же – трагедия, конфликт между родовыми законами и законами государственными, вот в чем проблема вопроса…
Гузель зевнула и бросила отцу:
– Папа забирай еще одного раба, на пустом месте трагедию создает, сильно умный. А я таких умников не очень-то люблю, от них одни метания
