7
(Les Friction – Love Comes Home)
Мужчина с двуцветными глазами опустился напротив меня на корточки. Смотрел долго. И не было в его глазах злости, было что-то иное. Тень печали, может быть, след от укоризны, но не на меня – на ситуацию. Ему нужно было сделать работу – я была ее частью. Частью, которая держалась слишком долго, противостояла, усугубляла собственное положение. Вечно неудобная никому Кейна – не знаю, видел ли он, как мало на самом деле от меня осталось. Но поставить галку в моем личном деле мешала и эта малость.
И все же я радовалась его приходу – абстрактное облегчение, лишенное логики. Он смотрел на меня так, будто хотел по-настоящему понять, будто не улавливал чего-то важного.
– Что тебя держит? – спросил наконец.
«Держит на поверхности. Не дает утонуть…»
Я молчала долго. На долю секунды даже позволила себе нырнуть в иллюзию, что пришел «мой человек», тот, которого у меня никогда не было. Он смотрит на меня неравнодушно, он сейчас погладит по лицу, прижмет к себе…
Не прижмет, конечно.
– Хорошее, – шепнула тихо.
Пауза. Осмысление ответа.
– Но хорошего на СЕ нет.
У него спокойный голос, красивый тембр, проникновенный. От него не веет агрессией, с ним почти тепло.
– Хорошее, – пояснила, постучав пальцем себя по лбу, – вот тут…
Кивок – понимание.
Наверное, камеру нужно было освобождать для следующих заключенных – я занимала ее слишком долго.
– Я могу закрыть доступ к твоим воспоминаниям.
Он может. И, если сделает это, разрушит мою личность. Мы ошибаемся, когда полагаем, что не любим себя. Мы любим. И отчаянно цепляемся за ту малость, которая нам в себе нравилась, когда понимаем, что ее может не стать. Даже за недостатки цепляемся, за все, лишь бы продолжить быть собой – любым собой, которого не принимали раньше. И «я» вдруг приобретает иную ценность.
– Лучше сразу убей.
Я произнесла это без эмоций, осознанно. Заранее соглашаясь, скрепляя соглашение невидимой подписью.
«Убей милосердно. Не больно».
– Сделаешь?
Вокруг темно, но я отчетливо видела его глаза. И нечитаемое выражение лица.
Комиссионер поднялся, так и не проронив ни слова.
Ясно.
Не сделает.
– Чего ты хочешь?
Мы снова играли в эту игру с кареглазым. И не ответить – значит сдаться.
– Переодеться бы в чистое.
– Без проблем.
Он был наиредчайшим подонком, способным испортить и без того плохую жизнь.
– Раздеть ее! – бросил, выходя из камеры.
Меня раздевали, как куклу, как безвольный мешок – сопротивляться не было смысла. Сдернули робу, оставили старенькие трусы и бюстгальтер. Стало холодно – не снаружи даже, внутри.
Голый
