Но я знал, что они говорят о весне, раскаленных солнцем или окутанных туманами планетах, о мужестве людей, которые их открывают, о морях и ветре, о звездах и любви, о борьбе, о непостижимых тайнах и ужасе смерти. В этой песне была вся юность мира!
С бьющимся сердцем я второпях оделся и выпрыгнул в окно. Песня доносилась слева, со стороны моря. Пробежав между группами деревьев, я увидел лестницу, спускающуюся к волнам. Там, у самой воды, лицом к морю стояла девушка и пела, и солнце зажигало золотые отблески на ее голове. Значит, это не хисска! Правда, я не различил цвета кожи – видел только стройный силуэт в короткой голубой тунике.
Перепрыгивая через три ступеньки, я поспешил вниз, взволнованный, как в те давние времена, когда, еще юным студентом, увидел Сильвен, исчезающую в конце коридора у нас на кафедре. На последней ступеньке я поскользнулся и растянулся во весь рост прямо у ее ног. Она вскрикнула – песнь прервалась на полуслове, – потом расхохоталась.
Должно быть, я и в самом деле был смешон – на четвереньках, растрепанный, весь в песке. Потом смех ее оборвался, и она сердито спросила:
– Асна эни этоэ тан?
(В изумлении я обернулся, потому что последние слова произнес не Клер, а его жена Ульна.)
– Да, – помолчав, сказал Клер, – это была Ульна.
Часть третья
На кону – вся Вселенная
Глава 1
Ульна-андромедянка
Я медленно поднялся на ноги, не спуская с девушки глаз.
Сначала у меня мелькнула мысль, что, может быть, хиссы совершили еще один полет на Землю и привезли оттуда моих соотечественников. Потом я вспомнил огромный звездолет, золотую статую на верхних ступенях Лестницы человечеств и заметил слишком узкую руку девушки. Одновременно в моей памяти всплыли рассказы Суйлика о кренах с планеты Мара, почти неотличимых от хиссов. Если у хиссов были двойники, почему бы и землянам их не иметь?
Девушка по-прежнему стояла передо мной, настороженно выпрямившись. Я все еще не мог вымолвить ни слова.
– Асна эни этоэ тан, санен тар тэоэ сен Тельм? – гневно проговорила она наконец, но голос ее оставался таким же напевным и мелодичным.
Я ответил ей по-французски:
– Прошу прощения, мадемуазель, за столь внезапное приземление у ваших ног!
И только тогда сообразил, что эти слова для нее так же непонятны, как и ее вопрос для меня. Я попытался «передавать», глядя ей прямо в глаза, – все было тщетно. Теперь она смотрела на меня с откровенной опаской. Рука ее опустилась на выпуклую пряжку пояса.
Тогда я попытался заговорить с ней по-хисски, надеясь, что она, быть может, поймет хоть этот язык.
– Простите, что помешал вам, – сказал я.
Она узнала язык, на котором я к ней обращался, и ответила тоже по-хисски, путая ударения точно так же, как путал их я в самом начале:
– Ссин тсехе
