Что ты сам делал в тринадцать лет?
– На войну отправился, шведам кишки выпускал. У меня не было времени на безделье.
Затянулось неловкое молчание.
– Так или иначе, но внуков одних на улице оставлять не стоит, – добавила наконец Штехлин. – Возле пруда двое Бертхольдов ошивались, и я бы на твоем месте поостереглась немного.
Куизль опустил пестик в ступку и снова принялся за работу.
– Ты это о чем?
– О чем это я? – Знахарка снова тихо засмеялась. – Ты и сам отлично знаешь. С тех пор как ты пару недель назад поймал старшего Бертхольда на складе с мешками зерна, они поклялись отомстить кровью.
– Я просто сказал ему, что это не его зерно и чтобы он убрал от него руки.
– И для этого тебе понадобилось сломать ему два пальца?
Палач усмехнулся:
– Это чтобы запомнил, паршивец. Если бы я рассказал все совету, господа приговорили бы его к порке и колодкам. Я вообще-то таким образом собственного заработка лишился.
Штехлин вздохнула.
– Пусть так. В любом случае будь осторожен. Хотя бы ради детей. – Она серьезно взглянула на палача. – Я видела взгляды этих молодчиков, Якоб. Злобные, как глаза самого Люцифера.
– Черт бы их побрал!
Куизль с такой силой вдавил пестик в ступку, что даже внуки взглянули на него испуганно. Они знали дедушку и уяснили, что он мог гневаться. Сейчас он был особенно зол, и малыши сочли за лучшее притихнуть на какое-то время.
– Недоноски все эти Бертхольды! – прорычал Куизль. – Только потому, что их отец до самой смерти заседал пекарем в совете, они решили, что могут себе все позволить. А брат наш должен грязь с улиц вычищать и рот держать на замке! Но теперь с этим покончено! Если я снова поймаю ублюдка на складе, не то что два пальца, обе руки ему сломаю. А если они моих внуков тронут…
Он запнулся и сжал кулаки, так что хрустнули пальцы. А малыши все так же молча разглядывали дедушку.
– Если Бертхольды хоть пальцем тронут моих внуков, – продолжил палач уже тише, и голос его стал резким, как остро отточенный клинок, – то я им все кости колесом переломаю, животы вспорю и кишки вывешу с тюремной башни. Или не бывать мне Куизлем.
Когда он заметил, что малыши смотрят на него с испугом, лицо его тут же преобразилось, и рот растянулся в добродушной улыбке.
– Ну, засранцы, кто хочет поиграть с дедушкой в лошадок?
Симона разбудил хрип над самым его ухом. Он повернулся на колючей, кишащей блохами соломенной постели и увидел бледное лицо Магдалены. Она как раз вытирала рот ладонью.
– Чертовы колики, – просипела дочь палача. – Который день уже живот крутит.
Она попыталась подняться, но в ту же секунду со стоном опустилась обратно на лавку.
– И голова кружится немного.
– Неудивительно, в таком-то дыму. – Симон закашлялся и взглянул на прикрытую
