баб, а если что – скулил, будто это искусство. Какое оно, к лешему, искусство! Много ума надо, что ли, чтоб затащить к такому козлу молодую красивую дуру, запудрить ей мозги этим самым искусством и жертвами, которых оно требует, раздеть и понаделать снимочков во всех позах? Вы мне только не рассказывайте… А каким таким искусством они потом занимались или, наоборот, до того – думайте сами. Конечно, взрослые люди, и все такое… Да ведь что ж это будет, коли каждый встречный-поперечный будет хватать всякую приглянувшуюся бабу и тащить к себе «искусством» заниматься! И дур этих, между прочим, действительно жалко: ведь дай им волю – у нас вместо девчонок одни только «фотомодели» останутся. Короче, приходит к этому артисту милиционер. С понятыми из жилконторы, все как положено. «Надо бы, – говорит, – снимочки Ваши посмотреть с товарищами… В чем дело, спрашиваете? А в том дело, что не положено… Что́ не положено? Сейчас скажу, тут у меня записано… Вот: пор-но-гра-фия. Порнографией занимаетесь, дорогой товарищ, а это по Кодексу запрещено…» Чего уж тут? Парень молодой, простой, из деревни, сразу после армии… Художничек сразу смекнул, что с ним можно и шутки пошутить. «Да, – показывает ему фотографии, – пожалуйста, смотрите. Только какая же это парнография? Парнография-то это когда парами снимают, акт, стало быть! Что я – законов не знаю? Зачем мне их нарушать? У меня все в одиночку. Монография, если по-научному. Слышали? Кстати, если какие фотки понравились – берите на память». Так в тот раз и открутился. Оно бы и не жалко – шут с ними, с его картинками, да и сам фотограф – в общем-то просто охламон, веселый парень. Живи на здоровье! Но ведь что обидно: хохоту на полгорода подняли! А чего смеяться-то? Им как: спецотряды с автоматами по домам пускай или по Комитету соскучились? Это, конечно, так, к слову вспомнилось. Но как услышу теперь про «художественную фотографию», так сам себя не понимаю: и смех берет, и зло дерет.)
В общем, сложили все добро в одну из комнат и опечатали, а кому что принадлежит, сказали, будем выяснять, когда Ж.М. из лагерька вернется. И что же вы думаете? Через год нахально приперлась в прокуратуру его сестрица и потребовала переосвидетельствования «коллекции»! Это, мол, по Кодексу положено. Так ведь если что положено, нам приходится делать. Пришли. Сняли пломбы. Стали сверять, а там больше восьмисот единиц хранения никак не получается. Как-то некрасиво получилось… Дальше – больше, то есть меньше. Так и получилось, что когда Ж.М. домой вернулся, от коллекции его чуть больше половины осталось. Вот только объяснил бы кто: откуда бы это у его сеструхи-то сама мысль появилась – картинки пересчитывать. Ведь кто-то надоумил? А с какой целью? Или, может, они уже сами заранее знали, что кой-чего недосчитаются?
Конечно, ничего особо оригинального в этой истории пока нет. В 80-е годы ткни пальцем в любого столичного интеллигента – и каждый второй припомнил бы имена Михаила Казачкова и Сергея Григорьянца, двух известных «узников совести», чье основное инакомыслие сводилось
