кто и нос повесил».
Я ни разу в жизни не ездила на такси во Флоренции, там я никогда ими не пользовалась. Даже не представляла, как восхитительно ездить на такси по ночному Парижу. Они останавливаются на ходу, стоит только махнуть рукой, стоя на тротуаре, прямо как в кино. Знать не знала, что такое такси. Я, например, усвоила, что если маячок с надписью Taxi Parisien оранжевый, значит, оно занято, а если белый – свободно. И я тебе клянусь, если он белый, стоит махнуть рукой, и такси останавливается. Потрясающе. Но ты, конечно, все про это знаешь. И когда я забираюсь внутрь, называю таксисту адрес, а машина медленно трогается и скользит по освещенному асфальту пустынных улиц и площадей, я все сильнее чувствую, как то, что я делала до этого вечером, начинает медленно рассеиваться: рассеиваются лица парней, с которыми танцевала, пила и курила, рассеиваются банальности, все исчезает, и я чувствую себя как в раю. В такие минуты я думаю о тебе. Чувствую, что все лишнее отпадает, и думаю, если меня избавить от всего лишнего, нелишним останешься только ты.
Но думать о тебе нелегко. Особенно после того, что случилось. Мне не хватает точек опоры, мало образов, оставшихся в памяти. Я всегда замыкаюсь на одном и том же, твоем, когда ты сидишь на диване в нашем доме в Больгери, с плеером и в наушниках, отгородившись от мира, в то время как мы с друзьями едим равиоли. То ли это час такой, то ли это такси, но воспоминание кажется мне бесподобным.
А иногда я вижу тебя во сне.
Ты приснился мне сегодня ночью, поэтому я и пишу, нарушая, даже не зная зачем, обещание, которое сама у тебя вырвала, что больше писать ты мне не будешь. Ты – мне.
Сон был сказочный, чистый и светлый, жаль, что я проснулась в самый интересный момент. Я запомнила его очень четко, потому что потом не могла заснуть, лежала и часами обдумывала этот сон. Я как будто лежу в гамаке на мексиканском патио под огромным потолочным вентилятором, который вертится медленно-медленно, а ты примостился на краешке гамака, весь в белом, и раскачиваешь меня. Мы с тобой играем в какую-то странную игру и как-то странно смеемся, мне трудно объяснить. Ты требовал, чтобы я произнесла какую-то заколдованную фразу, я пробовала, но не смогла. Фраза была очень странная, я ее записала, проснувшись: «Сто бенедиктинцев принесли нам гостинцев, бенедиктинцы скуповаты, принесли маловато». Ручаюсь, фраза была слово в слово такая. А я все никак не могла ее повторить, постоянно ошибалась, и чем больше я ошибалась, тем сильней мы смеялись, и чем сильней мы смеялись, тем больше я ошибалась. Наконец, для того, чтобы ты понял, до чего это было смешно, ты сам попытался ее повторить и тоже не сумел. Потом на мексиканском патио появляется твой отец, как всегда, сдержанный и немногословный, и мы просим его произнести эту фразу, он попробовал и тоже сбился. Не передать, как мы с тобой хохотали, а потом расхохотался и он, пробуя и снова ошибаясь. Не получалось, как он ни старался, иногда говорил: «Сто францисканцев…» или «…принесли померанцев…» И впрямь какая-то заколдованная фраза, мы втроем умирали со смеху. Потом я проснулась. Сон трудно пересказать на бумаге – выглядит глупо, но я тебя уверяю, что это не так. И, главное, мы с
