удалился, чтобы переодеться.
4. Обед в узком кругу
Через несколько минут монсеньор вновь присоединился к нам и, пригласив следовать за собой, провел нас в роскошно убранную гостиную, одну из самых великолепных, в каких мне доводилось бывать. За столом было восемь мест, и четыре из них были заняты. Повар, не дождавшись хозяина, уже начал разливать суп, а пухленький розовощекий мальчик лет шестнадцати разносил тарелки. Этот мальчик, как я узнал позже, выполнял две обязанности – прислуживал монсеньору и пел в хоре собора святой Марты. Я уж не говорю о третьем его занятии, каковое, не вдаваясь в подробности, можно охарактеризовать одним словом – содомия.
Меня представили, и Дево, знавший всех присутствующих, тут же плюхнулся на стул. Я последовал его примеру и только после этого как следует рассмотрел своих соседей.
Слева от меня сидел человек, казавшийся полным двойником монсеньора, разве что был значительно старше. Имя его, упомянутое вскользь, было, если не ошибаюсь, отец Бонифаций. Хотя он казался более худощавым, чем отец Питер, это отнюдь не свидетельствовало о том, что чревоугодие было ему чуждо. Он не пропустил ни одного блюда, а если какое-либо из них особенно угождало его гастрономическим вкусам, он просил одну, а то и две добавки.
Рядом с ним сидел маленький краснолицый человечек, по профессии врач, а по призванию истый эпикуреец.
Следующее место занимала грациозная девушка лет шестнадцати. Ее густые светлые волосы, скорее соломенного, нежели золотистого цвета, были распущены по плечам и покрывали часть спины, а черные ресницы придавали ее фиалковым глазам тот оттенок, который не воспроизвел бы и сам Жан Грез – лучший из художников по части женских глаз. Все в ней было очаровательным – и строгое изящество платья, и девственная его белизна, и женственные манеры, но более всего скромность, с какой она отвечала на вопросы.
Я невольно подумал, что если когда-нибудь под небесами и жила шестнадцатилетняя леди-совершенство, то ею была именно та, что сидела сейчас за этим столом. Я чуть было не высказал эту мысль вслух, но, к счастью, был спасен от этой ужасной промашки слугой, который, поставив передо мной аппетитную лососину и приправу из омаров, вывел меня из этого мечтательного состояния.
Рядом с этой божественной молодой особой сидел монсеньор П., который в промежутке между сменой блюд запускал свои мягкие белые руки в роскошные волосы своей соседки, нежно их поглаживая.
Должен признаться, что мне это не понравилось, я начал испытывать уколы ревности, и утешало меня лишь то, что это ласковые руки принадлежали священнику римской католической Церкви.
На меня быстро накатывала игривая волна; я ел лососину, а запах соуса из омаров навевал мне совсем другие мысли, пока, к стыду своему, я вдруг не обнаружил, что покрывавшая мои колени скатерть как-то странно вздыбилась. Мне не оставалось ничего иного, как уронить салфетку и, поднимая ее, привести в порядок свою восставшую плоть
