с ее стороны, то есть скорее формально, чтобы, как говориться, снять этот вопрос с повестки дня. Нанятая для таких встреч квартирка-однушка у нас с Завом в целях экономии общая, и он наверняка сам возил туда Яру. Сдавать меня товарищу ей не было никакого резона, и это хорошо: иметь Завулона врагом мне совсем не хотелось.
На публике Яра по-прежнему доминировала: без конца острила, дерзила; выбор внутренне хрупкого Гудвина можно было понять… если бы не одно обстоятельство. В Управлении Порядка дело знают туго, и то, что Яра оказалась среди «вялых», случилось неспроста. Гудвин просто не видел Яру другую, Яру «среди своих». В ходе банных посиделок одна за одной выяснилась куча особенностей Ярочкиной внутренней геометрии, множество великих и малых секретиков, которыми она постепенно делилась с нами, потея на скамье в сауне. Какие-то детские комплексы, недопереваренные травмы с мужчинами и много еще чего – без публики Яра была по большей части тиха и печальна, вся в своих мыслях и эмоциях; и нам стоило немалых усилий держать ее, выражаясь фигурально, на плаву, чтобы под шипучку и коньяк она не рыдала и не истерила. Так что Гудвина, как говорится, угораздило влюбиться…
Во мне Яра, как она сама говорила, видела больше, чем у Зава, внимания к «женскому трепетному» – видела, возможно не вполне несправедливо: женщины в их проявлениях мне и впрямь интересны.
После выходки Гудвина накатили выходные, потом пролетело еще две или три недели, и наконец как-то вечером во вторник, когда Ярочкина группа собралась снова, он подошел в перерыв к Завулону и попросил разрешения «поговорить» после занятий, недвусмысленно указывая на свою позвякивающую стеклом наплечную сумку.
В полдесятого мы распустили учащихся, я оставил Гудвина с Завом в преподавательской, а сам отправился запирать за последними курсантами входные двери.
Ничего радостного от этого вечера мы конечно не ожидали. Это вообще наш крест – выпивать с учащимися. Порой посиделки затягиваются, количество спиртного зашкаливает – тогда приходится брать такси, и на следующий день мы непременно жалуемся на это шефу. Это его тезисы: про недопустимость высокомерия, про толерантность в отношении «простой человеческой благодарности». При этом наши машины остаются ночевать в глуши, в парке, возле одиноко стоящей на краю города школы – ну хорошо ли это? Однако шеф стоит на своем и уверяет нас, что радушие к учащимся помимо прочего развивает нас профессионально. Как-то не верится, но сделать тут всё равно ничего нельзя: начальству виднее. Для меня радушие в принципе не проблема. Зрелый и развитый человек вообще может выстроить отношения с кем угодно – другое дело, что когда он добрался до этого уровня, то есть до зрелости, отношения с кем попало становятся обузой. Друзей у меня поэтому нет. Бывшие одноклассники заняты кто чем: кто мелкий менеджер, кто охранник. Пара человек вылезли в богачи – эти не рвутся общаться сами, справедливо ожидая от «бедных» только нытья и просьб о помощи. А с охранниками тяжело. Они реально грузят своей незатейливой жизнью – или одалживают
