от остальных нападающих одним из них же, и биться даже в толпе один на один, не допуская численного преимущества противника, – насущное искусство. И Федот показывал, как расширить зрение, глядя рассеянным взглядом сразу во все стороны, и как перехватывать одного, делать его управляемым и закрываться им от остальных. Да еще так, чтобы они били своего же.
Занятия эти скоро стали излюбленным развлечением всего офеньского края, и офеньские поезда теперь уже не по приказу стрелецкого начальства, а сами заворачивали на заставу и везли Федоту подарки, которые тот неизменно раздавал стрельцам. Сами эти игры ему так нравились, что брать за них какую-то мзду он не мог. А жизнь в слободе была сытной и полной, так что ему ничего и не требовалось.
Полусотник поглядел-поглядел на Федота, а затем вызвал писца и принял Федота в стрельцы своим приказом. Выдали Федоту зеленый кафтан, желтые сафьяновые сапоги и алую шапку с меховой опушкой и устроили по этому поводу праздник всей заставой. А офени натащили подарков, которые Федот не знал, куда девать.
Но тут, словно почуяв весть по воздуху, объявились его умные братья и прибрали все подарки, пока Федот их не раздарил. И под шумок договорились с полусотником, что им будет позволено поставить лавку среди прочих стрелецких лавок в Суздале, и что их будут от имени Федота числить купцами.
Насчет купцов полусотник велел им договариваться с суздальской земской избой, а лавку поставить разрешил. А также выдал Федоту пять рублей домовых денег на постройку жилья. Но Федот деньги отдал братьям, а сам остался жить в общей избе с другими холостыми стрельцами, чему все были несказанно рады.
Полусотник же поглядел на это с усмешкой, переглянулся с десятником, и оба согласились на том, что не надо Федоту ставить себе избу, неизвестно, как судьба им распорядится…
А судьба не замедлила подать свой знак. Как только Федота определили нести службу, и он стал стоять дозором в будке у дороги, их с Белкой стали одолевать птицы. Сначала появились воробьи, для которых у Федота всегда были в тряпице крошки, которые он тщательно сгребал со всех обеденных столов. Затем прилетели голуби, а за ними и вороны с галками.
Дошло до того, что пара сообразительных ворон стала будить Федота по утрам, стуча клювами в окошко, затянутое бычьим пузырем. Остальные стрельцы сначала смеялись над ним, мол, подружки на гулянки зовут, а потом привыкли. И даже то, что птицы могли сидеть у Федота на плечах и так с ним и ехали до его будки, стрельцов уже не удивляло. Но не полусотника.
Тот каждый раз, глядя на это, мотал головой и задумывался о чем-то сокровенном, но об этом даже десятнику не говорил, храня до начальства.
И вот в первый же день, когда появилось то самое солнышко, с которого на Руси начинается поворот на весну, Федот вышел на крыльцо, погладил Белку, поклонился стоявшим на дворе полусотнику, десятнику и другим стрельцам, уселся на ступеньки и привычно швырнул сметенные со всех столов крошки прямо на утоптанный
