старика. Песни были длинные, долгие, целые песенные поэмы о нелегкой солдатской службе, о жене и детях, оставленных дома. Люська иногда прислушивалась к тому, о чем пел дед, а он на ее расспросы отвечал: «Вот Николашка – был Царь! А эти – Антихристы!». Так вот, чтобы проходящие мимо окна люди не думали, что Анисимыч поет трезвым, он хитрил: наливал в пустую чекушку воды и ставил на стол. По его понятиям, петь трезвым было неприлично, а пьяненькому самое то. Потом только Люська узнала, что в тридцатые, уже пятидесятилетний Анисимыч, бежал с семьей от раскулачивания из родной рязанской деревни, бросив все нажитое. А из нажитого был дом с земляным полом, корова да лошадь. Не любили мужики в деревне Анисимыча именно за трудолюбие и трезвый образ жизни, кое-кого это настораживало – брезгует односельчанами, сторонится, значит себе на уме. Вот, какой-то недруг и записал Анисимыча в кулаки. А какой он кулак? Наемный труд не применял, жена хворая, кроме старшего сына трое девок, а от девок какой толк?! Но мир не без добрых людей. Сосед шепнул: – Дмитрий Анисимыч, беги, завтра тебя арестовывать придут. В ту же ночь Анисимыч покидал на телегу пожитки, усадил на нее младших детей и направился в Москву, где устроился грузчиком. От непосильных тяжестей заработал себе брюшную грыжу, жена вскорости умерла, что стало с детьми неизвестно, так он и жил одиноко на крошечную пенсию. Был он неграмотен, но интереса к жизни не потерял и регулярно ходил на открытые тогда заседания Нарсуда, что на Писцовой улице. Садился всегда на первый ряд, судьи его хорошо знали и здоровались с ним, а бывало, кто-то из них спрашивал после судебного заседания:
– Ну, как, дедушка правильное суд принял решение? —
И, услышав в ответ одобрение, покидал зал заседания с чувством выполненного долга и восстановленной справедливости.
Глава 2 Фрося
Так, со смерти деда Анисимыча и заселения в его комнатенку портнихи Фроси, жизнь Люськи стала меняться. Да и сама дедова комнатушка с приездом Фроси изменилась до неузнаваемости: были поклеены новые обои небесно-голубого цвета, покрашены окно и пол, на помойку был отправлен старый топчан, (его тут же кто-то унес) стол из досок, а вот добротный шкаф лучших дореволюционных времен, портниха оставила, но, конечно, не в память о деде, которого она не знала, а исключительно благодаря габаритам и наличию множества ящиков и полок внутри. Хорошенько помыв и проветрив его, а также аккуратненько расстелив газетки по полочкам, Фрося умудрилась втиснуть в него весь свой нехитрый скарб, вошло все: от одежды до провизии, а голубой эмалированный таз с кувшином, – такие необходимые для жизни в бараке, она поставила на верх «шифоньера», так по старинке называла шкаф Фрося. В комнате, впритык к шифоньеру, была придвинула кровать с панцирной сеткой и никелированными шишечками, что в послевоенную пору было признаком достатка. Кровать, покрытая пикейным покрывалом,
