припозднившийся гость, оказалась страшным ударом. «О, значит, вот оно? Вот оно?» – думает Коул. Умирать трудно. Жить трудно. Смерть? Преувеличение. Вот был человек, и теперь его нет. Коул понимает, что это самозащита. Она просто очень устала. Устала и оцепенела, горе переплетается с яростью. Худшая возможная дружба.
Коул протягивает руку и прикасается к лицу того, что прежде было ее мужем. Острая боль в глазах, в уголках губ разгладилась. Ее ладонь скользит по мягкой щетине его не успевших отрасти волос. Она брила ему голову по понедельникам утром. Рутина, придававшая хоть какое-то подобие нормальности, позволяющая следить за ходом дней, а тем временем рак вгрызался ему в кости, заставляя его кричать от боли. Больше она не будет брить ему голову, не будет споласкивать бритву, оставляя в раковине водоворот мелких волосков, похожих на железные опилки.
Они с Майлсом подготовили тело согласно иллюстрированным наставлениям, лежащим в «Наборе милосердия» Федерального агентства по чрезвычайным ситуациям, который принесли вместе с пайком, аптечкой первой помощи и фильтром для воды. Коул прикрепила к мешку для трупов белую идентификационную бирку, записала на ней имя Девона, номер карточки социального страхования, время, дату, место смерти и вероисповедание, если это требовалось для краткой церемонии похорон. В брошюре не описывалось, что будет дальше, но они видели кадры с новыми крематориями и контейнерами-рефрижераторами, доверху заполненными мешками с трупами. В первый раз это произвело шок. Но как еще поступить с миллиардом трупов? Это число по-прежнему казалось чем-то немыслимым. Невероятным. И это не считая смертей, вызванных «другими связанными причинами». Леденящая душу формулировка.
Коул добавила личные штрихи, в противовес равнодушной бюрократии, чтобы можно было проститься должным образом. Они вымыли Девону лицо и руки и накрыли его теплым свитером (идея Майлса: «чтобы папа не замерз»). Они сложили оригами вещей, которые могли понадобиться ему в загробной жизни, и обложили ими тело (ее идея), и устроили бдение при свечах, рассказывая самые любимые, самые смешные, самые глупые истории из его жизни, пока Майлс не застыл и не затих, и только тогда Коул осознала, что вся эта суета не зачеркнет горестную правду. Человек умер.
Сын протягивает ей книжку комиксов, словно подношение.
– А ты не хочешь почитать?
Она сжимает ему руку, своему сыну, живому и теплому, даже несмотря на темные мешки под глазами и скорбь, стервятником придавившую плечи.
– Давно ты уже сидишь здесь?
– Не знаю, – пожимает плечами Майлс. – Я не хотел, чтобы папе было одиноко.
– Ты уже дочитал до конца всю книгу?
– Кое-что я пропустил. Я хотел дойти до конца до того как…
– Да. – Она поднимается на ноги. – Нет ничего хуже истории без конца. Точно, полагаю, нам нужно поесть. Последняя трапеза перед тем, как мы уйдем отсюда. Скоро сюда должны приехать люди из ФАЧС.
Она не будет скучать по этому безликому
