вдыхается горьким паром,
Будто тлеют цветы и травы,
И бледнеет, сокрыт туманом,
Над рекой колокольный звон.
Этот звон, как осколки, резок,
Оставляет в полях порезы.
И печаль, как с истёртых фресок,
Вновь у Герды сквозит в глазах.
Краска в трещинах, заусенцах,
Словно карта причин и следствий,
И в дорогу стремится сердце,
Чтобы Кая вернуть назад.
Потемнели дожди и ветры,
Облепили вороны ветви.
Километр за километром –
Гугл-карты нашли маршрут.
Что тебе не сиделось, Герда,
На постели твоей нагретой?
В царство льда, темноты и смерти
Ты опять начинаешь путь.
Опустевшие электрички,
Отсыревшие за ночь спички,
Всё, что было, взяла наличкой,
Чтобы не оставлять следов.
Голос Кая зовёт в тумане.
Сообщения – только маме.
Остальные тебя не знают
И не станут искать средь льдов.
А казалось, любили очень –
Вы друг другу звонили ночью
И клялись, что однажды – точно –
Будет мир весь подвластен вам.
Герда верить хотела в это,
Но теперь на исходе лето,
И дыра между рёбер где-то
Снова гонит её в туман.
Полустанки, пустые полки.
Рельсы светятся, как осколки.
Кая знаете? Всё без толку:
Нужен северный самый край.
Только Каю никто не нужен:
Ни любовь не спасёт, ни дружба.
Раскроши перед ним всю душу –
Из неё сложит слово Кай.
Герда пишет: «Спокойной, мама,
Возвращаться пока что рано,
Дам чутка затянуться ранам,
Вот бы только его обнять».
Снег хрустит под её ногами.
И выходит встречать дворами
Кай с улыбкой из льда и стали
Герду номер сто тридцать пять.
Олень
Это был самый большой олень –
таких ни в стадах не найти, ни в тундре,
собой заслонил он полярный день,
и взгляд у него был печально-мудрый.
Рога подцепили ночной туман –
как будто окутаны паутиной.
Олень стоял и, похоже, знал,
что от погибели не уйти ему.
Глаза черны, и кривятся губы –
улыбка смерти светла, как день.
«Давай его убивать не будем, – сказал я, –
пусть поживёт олень».
Но брат свой лук натянул упруго,
прищурил строгий раскосый глаз.
Олень стоял, и молчала тундра,
и
