хочет говорить в дверях.
– Входите, дорогой Дольферль, входите. Только не смотрите на меня, я приготовилась ко сну.
Гитлер вошел в гостиную.
– Ну? Что случилось? Говорите же, я с ума схожу от беспокойства, – сказала Ветти.
Ее аффектированный тон, слова и манеры были всегда к месту, но она переигрывала, актриса на первой читке пьесы.
– Я…
– Да?
– Я вас люблю.
Ветти на мгновение застыла с открытым ртом, боясь ошибиться в следующей реплике, потом широко, по-матерински, улыбнулась:
– Я тоже, дорогой Дольферль, я тоже вас очень люблю.
Она чуть помедлила, произнося «очень», из чего Гитлер заключил, что можно зайти еще дальше.
Вперед, бойцы! Путь свободен!
– Нет, Ветти, – раздельно проговорил он, – я люблю вас не «очень», я вас люблю.
Ветти застыла.
Атакуем! Поступим, как Вернер с нами! Все в атаку!
Гитлер твердой поступью преодолел расстояние до Ветти и сжал в объятиях большое, грузное тело.
Ветти выскользнула из его рук и осела на пол, как сдувшийся шар. Гитлер обнимал воздух.
Ветти горько рыдала, ерзая по ковру:
– Дольферль… Дольферль… Боже, я так разочарована!
Гитлер решил, что ослышался. Батальон солдат откликнулся, как один человек:
– Да чем разочарованы, боже мой?
Прекрасные глаза Ветти, влажные и припухшие, уставились на молодого человека.
– Я думала, что вы как они, как мои мальчики. Иначе я бы никогда… о нет, никогда бы я не была так мила с вами, никогда бы не стала позировать… О боже… как это грустно!
Дальнейшее совсем запутало Гитлера. Ветти зашлась в крике, как новорожденный младенец, едва дыша между всхлипами, ее рот был широко открыт, лицо побагровело, из-под сомкнутых век лился поток слез.
Гитлер разбудил фрау Штольц, соседку, поручил Ветти ее заботам и поднялся к себе. Он был удовлетворен. Странная реакция Ветти его не волновала, главное – он показал ей, кто он такой. Выполнил свой долг мужчины. И был доволен.
Вскоре он уснул непробудным сном.
– Сигарный дым вам не мешает?
Доктор Фрейд попыхивал своей «гаваной» с сухим причмокиванием. Звук был такой, как будто открывали банку варенья.
– В вашем сне доктор Блох играет роль отца, но не отца-тирана, подавляющего своего сына, а отца благосклонного, либерального, веселого, внимательного, который вводит сына в мир взрослых. Приехав за вами в коляске, он несет на себе все знаки удовольствия: он выражает праздник своим смокингом, веселье – шампанским, легкомыслие – песнями. Неизвестное направление, в котором он вас увозит, – это женщина.
Фрейд снова попыхтел сигарой. Он затягивался, по-детски причмокивая, словно выдаивал дым, глотал его с жадностью, блаженно следил, как наполняет легкие молочное облако, досыта, до отрыжки. Он глотал больше дыма, чем выдыхал. Куда же этот дым девался?
– Затем
