с маковым молоком! Или бабку какую, колдовку, да хоть чёрта самого! Вервольф, папаша Смех, Плясун и Кочерга дрыхнут, Стрелушка-Габриэль тяжело вздыхает во сне где-то рядом, я не знаю где – сжав зубы, пялюсь во тьму, пытаясь перетерпеть жгучие иглы Святой Инквизиции в рваном боку. Не заорать, только не заорать не своим голосом, не разразиться проклятиями на все лады! Перебужу всех, а они сегодня устали, богач попался не из простых – охрана выученная, сообразительная, враз собрались, не испугались свирепых рож, нам всем хорошо досталось!
Ну а когда меня подкромсали, наши прям взбесились – порезали всех к чёртовой матери на ремни. Лошадей отпустили – волки догонят. Любят ведь они меня, одна я у них баба! Дочь, жена, сестра, мать, подруга, радость глаз и звонкий голос. Для меня таскают сладкие штучки с ярмарки, снимают серёжки и туфельки с перепуганных расфуфыренных маркизочек и графинек. Мне несут беличьи шубки – укрыться зимой. Меня лелеют и не берут на самые серьёзные дела. Мне прощают проказы и промахи, за которые любой мужик остался бы без кожи. Глядя на мои ловкие ножки, отплясывающие на большом камне «чёрт-те что», теплеют жестокие глаза и из под суровых бород проступают улыбки. А, ч-чёрт! Больно. Да, их улыбок и медведь испугается, а я вот их люблю. Звери они, разбойники, не жалеют ни молоденьких девчонок-дворянок, ни почтенных святых отцов, ни пугливых странников. Видали бы вы, что бывает с теми, кто им противится! А уж с красавицами… Плясун так вообще обожает их слёзы, говорит, сладкие. Не любит, когда не упираются и не плачут. Ну, не переломятся! Не всё же для господ изнеженных! Для них и без того все блага мира на золотом подносе, нам же самим приходится из жизни выколачивать редкие удовольствия. А что, которой графиньке и нравится даже! Одна, помнится, сама глазки Вервольфу состроила. Встала, отряхнулась белозубая. Расстались полюбовно, довольные черти накормили сучёнку и посадили на коня, она на прощание махнула платочком и скрылась прочь. Не впервой шлюхе эдакой, видимо, с кучей мужиков разделываться! Однако вот Кочерга более всего жалует нетронутых. Самый изувер из всех наших Кочерга. Отец этого не любит, говорит, всему своя мера! Но что он поделает – старик уже – против здоровых мужиков? Живые люди как-никак, а и сама я бывала такой дрянью, что и… и вспоминать – аж самой жуть…
Да вы погодите проклятьями сыпать. Подумайте сперва, хорошенько – а кем нам быть, если не лютыми зверьми? Это вы там посиживаете на хвосте у камина в тёпленьких домах да детишек жуткими байками про наш свирепый люд запугиваете. И молока парного у вас полно, и хлебушка горячего только из печи толстая мамка-хозяюшка приволокла! А у нас тут жизнь звериная, злая! Отовсюду хищные глаза глядят, зазевавшемуся – чистая смерть! Сам себя не накормишь – добрая коровушка в хлеву не топчется! Так что всякий охочий осуждать да проклинать – добро пожаловать в лес, да попробуй, мил человек, хоть денёк тут продержаться, а я посмотрю, каким-таким соловьём запоёшь!
У вас и лекарь завсегда под рукой, когда надо. А меня вот чужой нож порвал – и гори-пропадай, рванина! Даже если денег тридцать
