уже видел размер случившейся беды. Недомерок-заморыш, даже фамилию его было трудно вспомнить, кажется Килинкаров, из недавнего пополнения, сидел с разутыми ногами и, глядя на Василия больными, собачьими глазами, тихо говорил:
– Товарищ лейтенант, я не хотел, не знаю… как так получилось… я не знаю…
– Ну, что, Вась, чего случилось? – спросил подошедший Дубровин.
– Да вот, этот… недотепа, умудрился стереть ноги до мяса!
– М-да, – взглянул старший лейтенант на багровые подтеки и в сердцах бросил:
– Ну что с ним будешь делать?! Оставь его здесь, пусть расстреляют как дезертира!
– Точно, – буркнул Василий, – одна с ним головоморочка!
Сидевший на пне солдат, белобрысый, с торчащим на затылке пуком ежистых волос, уныло уставился перед собой, разглядывая истертые до крови пальцы ног. Вся его фигура выражала покорность и бесконечную усталость.
– Почему он без пилотки? Где твоя пилотка, боец? Отвечать!
Старший лейтенант навис над дохлой фигурой солдата, как паук над спеленатой мухой.
– П-пот-терял, – заикаясь, еле слышно проговорил страдалец.
– Вот недоразумение! Повоюй с такими! Ну вот что с ним делать?!
– А чего делать? – едко сказал Василий. – Затолкаю в середину взвода, чтоб никто из начальства не увидел. Пусть босой, как пастушок, с сапогами на плечах, идет дальше. Неровен час, меня тоже под статью подведет! А как же, командир не досмотрел, – значит виноват.
– Ладно, – нехотя согласился Дубровин. – Хотя его надо бы в медсанчасть, на повозку, да там все они забиты имуществом. Ну, действуй…
Ротный повернулся и зашагал к головному взводу. Василий окликнул сидевшего неподалеку сержанта:
– Волокушин!
Сержант неторопливо поднялся и, подойдя, отдал честь.
– Вот что, Волокушин, видишь это недоразумение? Как двинемся, запхай его в середину взвода и приглядывай, чтобы он не потерялся по дороге. Уж больно он способен на всякие выверты!
Волокушин вытер усы и усмехнулся:
– Ниче, товарищ лейтенант, не потеряется… Разрешите идти?
– Давай, – в безнадежном жесте махнул рукой Василий. – И выдай ему какие-нибудь обмотки, хотя бы ветошь. Пусть замотает ноги…
Мне было только девятнадцать лет, но я смотрел на нее глазами много видевшего человека. Горькое недоумение не давало мне возможности ответить на вопрос: «Что же увидели мои глаза и почувствовало сердце в той пятнадцатилетней девчонке, что в ней было такого сверхъестественного для меня, пятнадцатилетнего, чем она сумела так поразить мое воображение и преобразить меня до неузнаваемости?!». Ведь она осталась почти что такой, нисколько не изменившейся! Тот же курносый нос, пухлые, даже очень пухлые щеки, белесые ресницы, редкие волосы, короткие толстые пальцы
