и предметы превратились в месиво из красок. Через полчаса Рите надоело изображать припадочную, и она принялась донимать несчастного водителя.
– А вы дышите? А как? А у вас что-нибудь болит? – выслушав ответ, она важно кивнула. – Ясненько. О, вы официально трудоустроены? Да? В академии есть профсоюз? А членские взносы какие?
С первого курса Рита подсела на всю эту правовую белиберду, а потому боролась то за права студентов, то за учительские премии, то за равноправие полов. Каждый раз она бралась за что-то с энтузиазмом, но после природная лень брала свое – и Рита потихоньку забивала на ущемленных и обездоленных.
– А зарплату вам платят?
– А почему нет? – удивился водитель, изрядно утомленный любопытством моей подруги.
– Ну, вы же… не совсем живы.
– Но не совсем и мертв, если ты понимаешь, о чем я, – после чего заржал так заливисто, что Рита побледнела и вновь потянулась к ручке.
Я наслаждалась музыкальными переливами и хрипловатыми голосами певцов, не влезая в их диалог. Но подслушивала с интересом.
– Девушки-красавицы, вы что, впервые встретили настоящую нежить? – Водитель крутанул руль, и машинку повело вправо.
– Ага, – вздохнула Рита. – Как-то не удалось пересечься с вашим братом.
– Оно и понятно, миграционный запрет на посещение крупных городов, будь он неладен. Что это, если не нарушение прав разумных существ?! Сегодня нам запрещают ходить там, где обитают живые, а завтра что? Поместят в резервации? Справедливо ли это? Меня вон доконали проверками на въезде в Москву, а я вообще не собирался вылезать из машины.
Рита благоразумно промолчала, потому что даже её жаждущая справедливости душа была не готова терпеть рядом с собой дурно пахнущую и вечно озлобленную потусторонщину. Я к нежити относилась спокойнее, но, если честно, чистая от мумий и вампиров Москва меня полностью устраивала.
– В Сибири, так понимаю, не бывали?
– Никогда. – Рита развела руками.
Я опустила голову. Воспоминания услужливо подкинули картинки из раннего детства: заледеневшие рукавицы и комья снега, из которых я лепила снеговиков; иней, сковавший ветви деревьев; актированные дни, когда можно было валяться под одеялом, наблюдая за снежными бурями, что ломились в окна.
– Никогда, – согласилась я, не желая делиться тем – глубоко запрятанным – прошлым с кем-то чужим.
– У нас хорошо. Прохладно, но гостеприимно. – Водитель улыбнулся, обнажая гниющую челюсть.
Пять часов мы тряслись в пути, а затем машинка замедлилась, переходя с магической на техническую скорость. Мимо поплыли голые поля, запорошенные белоснежным пухом. Единственная дорога петляла среди непроглядных лесов, вела по кайме замерзших озер и рек.
– Как красиво. – Рита восхищенно рассматривала уснувшую хладным сном природу. – И тихо…
– Это пока, – обнадежил водитель.
Справа от обочины показался указатель с названием небольшого
