хрипло засмеялся, обнажив поредевшие зубы.
– И чем же я заслужил такую честь? – спросил Кан, пока рылся в походной сумке в поисках мази для больных суставов. Он не хотел ему грубить, но слишком вымотался, чтобы выслушивать очередную байку об избранности странников.
– У тебя взгляд человека, слышавшего прощальный крик своей матери.
Кан обернулся, застыл.
Он не сразу сообразил, что пытается сказать странник. А когда понял – внутренне улыбнулся, только вот улыбка получилась грустной. Он никогда не был решительным, смелым, способным преодолеть себя – уйти от матери не глубокой ночью, а на рассвете, зная, что ждет впереди. Где-то глубоко в душе Кан понимал, что всю свою жизнь он трусливо бежит от единственной доступной ему истины – выхода из лабиринта не существует. Он так и будет бродить по нему, пока не сдастся, не выдохнется или не заболеет, как этот старик. Однако Кан никогда не пускал эту мысль в пределы своего сознания, казалось, он даже не догадывался о ней. Может, потому улыбка получилась такой грустной?
– Это мазь из пятнистых грибов, – произнес он после паузы. – Мажь колени и голеностоп, пока полностью не впитается. К ночи станет легче, поспишь.
Кан протянул небольшой кожаный мешочек с мазью.
– Это слишком щедро для такого старого калеки, как я, – гримасу боли разбавила язвительная ухмылка. – Я все равно сегодня сдохну. Забери свою мазь, не переводи добро.
Кан отвернулся, принялся складывать обратно вытащенные из сумки вещи.
– Забери! – прикрикнул на него старик. – Пропадет твоя мазь.
– У меня есть еще, – не оборачиваясь ответил Кан.
– Еще есть, как же, – бурчал старик себе под нос. – Пятнистые грибы ведь на каждом повороте растут, а?
Кан не ответил.
Старик развязал мешочек, поморщился от запаха, окунул в мазь палец и, задрав штанину, стал неуклюже втирать ее в колено. Его глаза то сужались в щелочки от боли, то расширялись от удивления – по суставу расползался холодок. Кан не стал ждать, когда старик намажет разбухшие, словно разбитые изнутри голеностопные суставы. Он проверил лямки и повернулся уйти.
– Только не вздумай пробовать ее на вкус, – шутливо предостерег он калеку.
Ответом ему был долгий презрительный взгляд.
– Я пошел.
– Иди, иди, – непривычно тихо ответил старик. – Счастливой дороги.
Кан кивнул и бодро, несмотря на усталость, зашагал дальше.
– Странник!
Кан обернулся. Было в лице старика нечто (какая-то неистребимая тень, скрывающая черной фатой последние краски жизни), что говорило – я понимаю, что сегодня умру, но не готов к этому. Кану захотелось остаться, провести со странником его последние часы в лабиринте несмотря на запреты, узнать, наконец, его страшную тайну…
– Спасибо, – старик улыбнулся довольно прищурившись. Боль отступала.
